Сергей Голомазов: «Мне давали жизни в Театре на Малой Бронной – год»

Худрук уверен: нашего современника нужно не обвинять, а любить. Фото РИА Новости

Театр на Малой Бронной, как и всегда, первым в Москве открыл новый сезон. Одной из главных новостей стало продление контракта художественного руководителя театра еще на год. Сергей ГОЛОМАЗОВ рассказал корреспонденту «НГ» Елизавете АВДОШИНОЙ о том, почему звезды не растут быстро и как из «убитой машины» сделать стабильно заполняемый театр. 

 – Как вы восприняли известие о том, что на Малую Бронную назначат Владимира Панкова (такая ложная информация появилась в конце прошлого сезона. – «НГ»)?

– Для меня это было непростое время, все как-то свалилось в одну кучу: я потерял отца, да еще появилась эта информация о назначении нового художественного руководителя театра. В конце марта – начале апреля мне психологически было нелегко. Я не знаю, кто являлся автором этой истории. И был ли автор? Порадовало только то, что и коллектив, и театральная общественность поддержали меня в непростую минуту. Хотя теоретически я, как мне кажется, ко многому готов. Но Департамент культуры повел себя в этой ситуации достойно – сразу дал опровержение. 

 – В следующем году, нынешнем сезоне, будет 10 лет, как вы руководите театром. С чего вы начинали?

– Знаете, есть такое понятие – «убитая машина», то есть ехать на ней еще можно, но она почти не едет и совсем не рулится. И театр, несмотря на его замечательные традиции, наследие, историю, был, говоря объективно, в то время убит. В том сезоне, когда я пришел, по разным причинам слетело семь премьерных названий. То есть репертуара не было практически никакого. Поэтому пришлось начинать даже не с нуля, а с минус единицы. И постепенно, по крупицам реанимировать театр. Выводить его из состояния глубочайшей творческой контузии. Я понимал, что психологически здесь нелегко, этически все непросто и творчески полный тупик, потому что за последние три или четыре сезона до меня сменилось четыре или пять главных режиссеров. 

Мне давали жизни в Театре на Малой Бронной – год. Пожалуй, не было ни одного человека, который сказал бы: «Ну, Сергей Анатольевич, ты справишься». Даже профессионалы, которым я доверяю, говорили: «Ты что, сошел с ума? Ты не продержишься на Бронной и сезона». Сейчас уже все забыли об этом.

Но ничего. Как оказалось, не так страшен любой театр. Выяснилось, что в театре есть нормальные, здоровые творческие силы, крепкие, профессиональные цехи. Достойный, но творчески несправедливо обделенный судьбой коллектив и труппа. Я понимал, что радикальных стратегических возможностей у меня нет. А есть только возможность привести в театр группу молодых актеров – моих учеников. Я выбрал путь не большевистского наскока, а эволюционный способ жизни в театре и с театром. Я никого не выгнал и никому шеи не сломал. И сам – из художественного протеста – никто из театра не уходил, кроме, может быть, одного случая года четыре назад. 

Считается, что есть такая наука о том, как надо руководить театром. Фигня! Нет такой науки. Мир меняется сейчас, здесь и сию минуту, как «зона» у братьев Стругацких – постоянно, меняется и театр. Ничего не стоит на месте. Иногда жизнь удивительна, иногда жутко гадка. Но ее – жизнь – нужно уметь слышать. И в умении слышать жизнь никакая наука не поможет. Слух либо есть, либо нет.

Тот эксперимент, который я затеял девять лет назад – творческая реформа Театра на Малой Бронной, – продолжается до сих пор. Потому как заканчивается один кусок жизни и начинается другой. Мы уже успели пройти через некий кризис, достойно из него выйти. Я, как заносчивый художественный руководитель, благополучно совершил те ошибки, которые можно совершить. И в этом смысле не боюсь посыпать голову пеплом, считаю, что совершать ошибки – это нормально и даже интересно. Ошибаться – это вполне прилично. Вопрос в другом: какова глубина, мера и степень этих ошибок. Через кризис проходит всякий театр. Это вопросы соотнесения разных поколений театра, того, как должен строиться репертуар, необходимость оказывать внимание в равной степени всем – всему коллективу, всем поколениям труппы. Это сложная человеческая и творческая механика, которая требует опыта, навыка, ума, вероятно, таланта. Но, даже обладая, теоретически, всем этим, можно совершить ошибки. 

Сегодня мы открыли новую страницу работы с современной драматургией. Вернули зрителя. Открыли новую (Малую) сцену. В труппе подрастают молодые звезды, пусть их еще не так много, как хотелось бы. Но, как вы понимаете, звезды не грибы, быстро не растут, для этого нужно время. Думаю, что движение Театра на Малой Бронной – поступательно-развивающееся. В любом случае зал заполняется стабильно. Большая часть репертуара – это аншлаговые спектакли. 

– Но аншлаговые спектакли («Тартюф», «Кроличья нора», «Сирано де Бержерак», «Формалин» и др.) как раз с участием приглашенных звезд…

– Что делать! Вот вы откройте сайт любого московского театра. Там есть кнопочка «Приглашенный актер». Нажмите и посмотрите, сколько приглашенных актеров работает в Театре Вахтангова, в Ленкоме, МХТ.  Их много. Их значительно больше, чем у нас. Тем более если у Юли Пересильд, у Виктора Сухорукова, у Дани Страхова, у Леонида Каневского, который, кстати, много лет работал здесь, складываются отношения с театром, почему нет?

– Уже второй сезон в вашем театре ставит спектакли известный актер Егор Дружинин: вышел пластический спектакль «Яма» и теперь готовится мюзикл «Алиса в Стране чудес». С чем связан такой интерес? 

– Мне очень нравится творчество Егора Дружинина. Я влюбился в его спектакль «Всюду жизнь». Понравился его спектакль «Ангелова кукла». Поэтому мое желание, чтобы он ставил в Театре на Малой Бронной, продиктовано исключительно моей зрительской любовью к нему как к режиссеру. Он талантливый человек, и его любят актеры. 

– Уход от драматического жанра – первый опыт для труппы?

– Когда-то у нас был спектакль «Плутни Скапена», где мы пели и плясали. Пока еще идет спектакль «Киномания» – там тоже поют и пляшут. Поэтому пластический или музыкальный жанры нашей труппой уже опробованы. 

– Как сейчас существует ваш ТОМ (Творческое объединение мастерских Сергея Голомазова – студия, куда входят выпускники разных лет мастерской режиссера в ГИТИСе. – «НГ»)? Прошло ведь уже два года с момента основания. 

– ТОМ влился в театр. Сейчас мы занимаемся тем, что спектакли ТОМа пытаемся адаптировать к Малой сцене Театра на Малой Бронной. И разобраться с гастролями, потому что нас очень много зовут. Только осенью гастроли будут в Италии, Германии и в Латвии. Спектакль «Волки и овцы» оказался творчески и коммерчески востребованным неожиданно, хотя там нет ни одного медийного лица. Спектакль «Особые люди» (постановка о детях с особенностями развития. – «НГ») нарасхват идет.  Надеюсь, не только потому, что не нужно везти фуру с декорациями. Наше общество ведь до сих пор в решении данных социальных проблем так и осталось на уровне Средневековья. Тому, что это востребовано через искусство, я очень рад. Буду ли я ставить еще что-то подобное? Знаю  наверняка, что если один раз материал попал точно в (социальную) цель, то второй раз попасть невозможно. Таков закон творчества. Тематически повторяться не стоит. Этот спектакль получился неожиданно, никто не верил, мы переделывали его «на коленке», и вдруг такой интерес! И ведь зрители хотят разговаривать после спектакля. 

Вообще ТОМ – это такая студийная зона, которая находится между институтом и Театром на Малой Бронной, что для меня – классическая схема, в которой я вырос. Школа–студия–театр. Хотя схема, может быть, уже устарела или умерла. Но я оценил ее творческие воспитательные возможности, поэтому пытаюсь сохранять. Те радости, ценности и любовь к театру, которую я получил прежде всего в институте, пытаюсь перенести в театр, хотя у меня не всегда получается. И многие говорят, что это неправильно. Промежуточное состояние ТОМа сейчас, мне кажется, имеет смысл. 

 – Выпускники мастерских исповедуют ваш метод. Как бы вы его охарактеризовали?

– Мои ученики овладевают основами актерского ремесла в границах того, что принято называть психологическим театром. А это понятие довольно широкое. Я же исповедую одно – интерес к современному человеку. Не разоблачение современника, не уничтожение и обвинение, а именно интерес и любовь – если получится. Я учился у разных учителей, но даже те, кто был склонен к формальному театру, настаивали свое творчество на кровавой, парадоксальной, психологической правде. Мне нравится такой отчаянный театр. Это театр психологического гиперреализма. 

Сегодня нужно радикализировать отношения с публикой,  драматургией, жизнью. То, что я делал еще три-четыре года назад в Театре на Малой Бронной, сейчас уже делать не стану. Тот вектор отношений с публикой – традиционный, понятный, укладывающийся в ремесленные рамки, – теперь уже не актуален. Но самая большая проблема – это не потерять собственное видение мира. Когда ты становишься зрелым, то в какой-то момент понимаешь, что ремесло, которым ты владеешь, и фундаментальные ценности, на которые опираешься, либо никому не нужны, либо потеряли свою актуальность.  Это очень сложный и мучительный процесс постоянного поиска собственной рифмы.  

Я из клана учеников Андрея Александровича Гончарова и исповедую гончаровское направление. Есть традиция Петра Фоменко, есть направление школы Марии Кнебель. Так вот я, значит, такой «гончаровец», выбираю социальный вектор в театре.