Григорий Заславский О «Медее», поставленной во Владикавказе я, наверное, никогда не узнал, если бы не скандал. Театр не первый год в России – на передовой всех общественных дискуссий, многие новые спектакли (хотя, слава Богу, не все) рассматривают, складывается впечатление, под лупой в поисках крамолы или просто оскорбления чувств тех или иных чувствительных групп населения. В «Медее», которую в Дигорском государственном драматическом театре поставил Анатолий Галаов, те, кто спектакля не видели, но успели составить мнение о нем по короткому видеоролику, выложенному в Ютубе, обнаружили непозволительное и оскорбляющее чувства обнажение главной героини. И забили тревогу.
Два слова о театре, о двух разных диалектах осетинского языка и – в связи со всем этим – о премьерной «Медее».
Дигорский театр – самый молодой в Осетии, ему в этом году исполняется 20 лет, его появление связано с тем, в частности, что в республике говорят на двух языках или, иначе говоря, в осетинском языке – два диалекта, дигорский и иронский, во многом сильно отличающиеся друг от друга. Внешне все вроде бы хорошо, мир да любовь, но исторически, как бывает, говорящих на разных языках связывают непростые отношения. И эту сложность режиссер спектакля решил проявить в том, что, чужие друг другу, герои и говорят в «Медее» на разных языках: Медея – на иронском, все остальные – на дигорском диалекте.
Играющую заглавную роль Залину Галаову, на мой взгляд, выдающуюся актрису, способную захватить зал силой своего трагического темперамента, тем не менее, обсуждали после первого представления трагедии совсем не в контексте – сыграла или нет, тронула, довела до слез или – вдруг – оставила равнодушным. Говорили только о сцене, где с актрисы срывают бархатное «оперное» платье, как некую зримую "цивилизационную оболочку", и она остается в другом, коротком. Да, обнажающем коленки, но не более того, - не только в Москве, но даже в более скромном Владикавказе девушки летом ходят по улице, одеваясь сильно свободнее и легче. И вообще, честно говоря, эти самые коленки – последнее, о чем думаешь, слушая трагический монолог Медеи, понятный – зная пьесу и сюжет – и без перевода (хотя перевод есть, все желающие могут при входе в зал получить «машинку» с наушниками, позволяющий слышать синхронный перевод).
Театр народов СССР, а теперь и России – отдельная тема, неслучайно в театральных институтах этому посвящают отдельный курс. Неслучайно известный сегодня в России молодой режиссер Искандер Сакаев с горечью заметил некоторое время тому назад, что попасть на престижный фестиваль «национальный спектакль» может разве что по разделу экзотики, этакого орнаментального украшения к основной программе. И в самой Осетии театр для многих по-прежнему – это место, где привычно играют бытовые комедии из среднестатистической жизни среднестатистической осетинской (ингушской – если речь об Ингушетии, кабардинской – если о Кабарде…) деревни. Комедия с национальным колоритом. А тут – Жан Ануй, пьеса, написанная вскоре после Второй мировой войны, но целиком пропитанная антивоенным пафосом, в которой французский драматург показывает, как рождается кровавое противостояние, как легко люди становятся чужими и что несет с собой это самоощущение, какова его разрушительная сила, разрушительная и для самой Медеи и для всех вокруг.
Кавказский колорит и темперамент как-то правильно, если можно так сказать, проявляют и укрупняют важные для Ануя мысли, выраженные не всегда прямым текстом, - "Медею" Ануя можно читать как драматическую поэму по мотивам древнего мифа, можно как притчу, хотя все герои в ней - живые, понятные люди, люди, оказавшиеся способными решать свои неприязни, обиды, давние и свежие с античным размахом.
- Ненавижу их праздники, ненавижу их веселье, - говорит в одной из самых первых сцен Медея.
- Это потому что ты нездешняя, - не слышит ее настроения Кормилица, не понимает, что за чувства бушуют в этот момент в душе Медеи.
Только начни, пришлось бы немало времени потратить на перечисление недостатков, от которых спектакль не сумел избавиться до премьеры. Недостатки есть: паузы, лишенные содержания, стоп-кадры, в которых вдруг замирают артисты, - впрочем, и это можно отнести к уже названным "не-мхатовским" паузам... Залина Галаова с первых минут находится уже в том состоянии эмоционального предела, выше которого уже не подняться, расти дальше ее горю и страданиям просто некуда. Да и невозможно бесконечно долго, от начала и до конца, держать предельное состояние. К тому же пафос очень часто граничит со смешным. Однако куда интересней сказать о том, что в спектакле получилось и что трогает переполненный зал, притом, что часть зрителей, по моему ощущению, идут не на игру выдающейся трагической актрисы, а затем, чтобы дождаться сцены, о которой так много уже разговоров и слухов.
Дети редко когда украшают сцену, их часто используют - особенно в историях, подобных "Медее", чтобы выжать слезы умиления и жалости. В "Медее" дети выходят на сцену, но сцены эти построены так деликатно и так сдержанны в движениях и эмоциях в этот момент все - и Медея, и ее дети, что это редкое качество хочется отметить.
Пожалуй, самое большое достоинство - художественное достоинство спектакля, но, я бы сказал, что это уже и качество, позволяющее говорить об общественном звучании этой премьеры: в истории Медеи режиссер подробно останавливается на истории всепобеждающей злобы, саморазрушительной злости, - в спектакле Медея беременна злом, актриса сцепленными руками показывает, как зло зарождается, а затем заполняет ее. Даже странно, что в сети так много внимания уделили незначащей сцене, то есть сцене очень важной, в спектакле существенной, но в ней, повторяю, нет ничего того, что составило ее "славу". Скорее, можно было вообразить, что недовольство вызовет сам текст Ануя, очень откровенный, местами - так у Ануя - варварский, грубый, точно грубость отношений драматург нарочно вытаскивает в слова. А режиссер часто ищет красивые позы, хотя красота - последнее, о чем помнят эти, уже совсем не древние, но по-прежнему очень грубые люди, варвары рода человеческого.
В этой пьесе все античные темы - ответственности, которая проходит сквозь поколения и настигает неизменно, всегда, - звучат, если можно сказать, во весь голос. А Медея и сама успела натворить немало дел и бед, - древние люди, они убивали если не легко, то во всяком случае не слишком задумываясь, без гамлетовских вопросов. Но в пьесе Ануя ставятся не только вопросы, актуальные в античной древности, совершенно ясно, что эти Медея, Язон - герои уже ХХ века, они говорят на языке, понятном экзистенциалистам, и для людей, которым надо еще вернуть ужас переживания одной-единственной смерти после ужасов пережитой трагедии, когда гибли миллионы. И в этой пьесе, как и в только-только отгремевшей войне, убивали все, и те, и эти. И - к нашему ужасу - своя правда есть у него, говорящего на дигорском, и у нее, которая говорит на иронском.
Владикавказ-Москва
Дарья Гармоненко 
