Здесь (не) живут люди

Сцена из спектакля. Фото с официального сайта фестиваля «Золотая маска»

«Толстая тетрадь» Аготы Кристоф, имеющая репутацию одного из самых страшных романов XX века, – тот случай, когда решающим художественным приемом становится особый угол зрения. Действие происходит в стране, воюющей на стороне Германии (Венгрия?). Два мальчика-близнеца, Клаус и Лукас, которых во время Второй мировой мать «эвакуировала» в захудалый городок к бабке, ведут дневник.

Жестокая реальность войны: голод и холод, убийства, холокост, психические и сексуальные расстройства, – все это заведомо лишено стороннего объективного взгляда и возникает сквозь призму видения детей. Правда, после «Толстой тетради» (1986) Кристоф написала еще два романа (и получилась так называемая трилогия близнецов), где под сомнение поставлена как достоверность зафиксированных в дневнике событий, так и само существование близнецов. Реальность постоянно ускользает, и кажется, изощренный рассказчик страдает раздвоением личности: он придумал себе брата, чтобы справиться с одиночеством.

Александр Янушкевич, режиссер спектакля Пермского театра кукол, поставил собственно «Толстую тетрадь», что, как правило, и происходит при постановке истории о близнецах. Спектакль начинается с появления мальчиков в доме их бабки, которую соседи зовут Ведьмой, и завершается расставанием братьев. В романе действие постоянно переносится из одного места в другое, у Янушкевича же оно замыкается в пределах хитроумной конструкции, изображающей старый дом (художник Татьяна Нерсисян): с окошками, дверьми, проемами, используя которые можно как бы раздвигать границы пространства. Кажется, все происходит в доме старухи. Хочется сказать – в Доме. С большой буквы. Для Янушкевича оказалось важно, что Кристоф оперирует вечными ценностями и понятиями – дом, семья, любовь, отношения мужчины и женщины, детей и родителей, – констатируя трагическую невозможность применить их в жизни в соответствии с неким божественным заветом.

Действующие силы в этом сценическом мирке, судя по назначению на роли, распределены весьма компактно. Клауса и Лукаса играют в живом плане Сергей Арбузов и Александр Шадрин – актеры молодые и юношески сложенные. На фоне остальных персонажей, искаженно-утрированных, близнецы представлены как обычные мальчики, глазами которых мы смотрим на действительность (в этом смысле спектакль можно считать монодрамой). Бабка представляется братьям злой и страшной – поэтому на актрисе Татьяне Смирновой темное покрывало, из которого торчат бутафорские руки-коряги, и огромная маска Бабы-яги. Надя Гапоненко, которой отданы все женские роли, кроме Старухи (и мать, и подружка близнецов Заячья Губа, и служанка кюре, испытывающая к мальчикам материнско-эротические чувства), существует чаще всего в живом плане. Ведь мужающие ребята воспринимают женщину в ее чувственно-телесной ипостаси, а это не передать куклой. В то время как мужчины для близнецов – персонажи функциональные, и логично, что Владимиру Пенягину, выступающему за кюре, книжника, сапожника, отца и т.д., приходится скрываться за куклы, объекты и предметы. Правда, он выходит и «вживую» – когда появляется на подмостках покойным дедушкой, и этот парадокс (умерший человек более осязаемый, чем живые) обусловлен прихотливостью детского сознания.

Здесь выразительно меняется оптика. С артистами, играющими близнецов, визуально смонтированы куколки Клауса и Лукаса: герои возникают то как самостоятельные рассказчики, то как объекты в чьих-то руках. Субъективная реальность, которая воплощена в границах театра предметов и кажется игрушечной, дополнена черно-белой кинохроникой. В спектакле вроде бы нет ничего пугающего. Музыка Александра Литвиновского легкая, светлая, чуть сентиментальная. Декорация будто с раскрашенной вручную открытки. Режиссер нашел верную интонацию: он не пугает зрителя, а удивляет его – через спокойную фиксацию событий. Вот Заячья Губа: не столько девчушка, сколько существо вне пола и возраста, ведущее себя почти как животное. Вот парализованная Старуха просит близнецов отравить ее, и те исполняют просьбу.

Эта постановка адресована, пожалуй, зрителям, не читавшим Аготу Кристоф. Тому, кто знает «Толстую тетрадь», в какой-то момент кажется, что режиссер слишком уж методично и линейно следует фабуле романа. И все-таки попытка воплотить его с помощью театра неживой материи (это будет корректнее, чем «театр кукол», поскольку здесь не так важна техника кукловождения) оправдала себя. На спектакле возникает то же ощущение, что при чтении книги: как будто ты находишься в темной незнакомой комнате, которую нельзя увидеть всю «как она есть»; и будто кто-то освещает фонариком отдельные детали, предлагая тебе сложить образ мира, как пазл. У Янушкевича кукла, неодушевленный объект, предмет парадоксальным образом воздействуют на подсознание зрителя, на ассоциативную память.

Есть в спектакле такой развернутый музыкальный момент. Надя Гапоненко в образе красивой молодой Служанки поет на немецком, аккомпанируя себе на аккордеоне, а под ее ногами в деревянный подпол вереницей спускаются бумажные человечки. Для тех, кто отправлял людей на «фабрику смерти», они тоже казались бесплотной массой. И вдруг вспоминается, как в «Ночном портье» Шарлотта Рэмплинг пела: «Leben, liebeichzuleben» («Жить, я люблю жить»). В контексте вопросов, поставленных Кристоф, это горькие слова.