Назидательное собрание

Авангард и арьергард Гелия Коржева. Фото автора

На вернисаже директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова поблагодарила прошлого руководителя музея Ирину Лебедеву. Та в свое время обратилась к Трегуловой, возглавлявшей РОСИЗО, с предложением о сотрудничестве в организации выставки Коржева. ГТГ хотела устроить коржевскую ретроспективу еще в 2007 году – тот отказался. У него вообще начиная с перестройки отношение к власти не было приветственным. В 2012-м он умер. И теперь происходит первое масштабное явление его творчества народу.

Показательная деталь – в 1996-м Коржев (1925–2012) отказался принять орден Дружбы, который хотел ему вручить Борис Ельцин. И возглавить Академию художеств в 1991-м тоже не согласился. В советское время Коржев не писал заказных портретов вождей, но распада СССР не принял, тяжело его переживал. Он окончил Суриковку в мастерской Сергея Герасимова (того из двух известных соцреалистов-однофамильцев, что был помягче), в 1962-м его «Художника» возили на 31-ю Венецианскую биеннале, а «В дороге» показывали на Манежной выставке, посвященной 30-летию МОСХа. Не состоя в партии, Коржев был не только председателем Союза художников в 1968–1976 годах, но и в 1975-м как-то попал в депутаты Верховного совета и даже в члены Президиума Верховного совета. У него был целый набор наград (за исключением Сталинской премии – впрочем, первая завершенная коржевская картина относится уже к 1954 году), последней из которых стала Госпремия 1987-го. Как художника Коржева ковала война, вернее, эвакуация, но учителя его уговорили уехать с последней группой художественной школы (сам он готовился к призыву и прошел курсы снайперов). В эвакуации вокруг была природа, внутри – мысли о войне. Они сделали его реалистом до кончика кисти. Что, однако, не помешало появлению поздней серии «Тюрлики (Мутанты)», персонажи которой порой кажутся родственниками существ Ханса Гигера. Только швейцарский автор – фантастический реалист, а российский звал себя реалистом социальным...

Теперешняя ретроспектива, с неизбежным обсуждением того, относиться ли к этому живописцу как к соцреалисту или как просто к реалисту-шестидесятнику (привязки Коржева к «суровому стилю», которую можно иногда встретить в справочных статьях об этом направлении, организаторы избегают, полагая неточной), нажимает на болевые точки сегодняшнего культурного процесса. Поскольку сейчас почти любая выставка официального советского искусства напоминает об откате к советскому времени, инициированному культурной политикой.

Коржев, впрочем, «не рубил голов». Оставил больше 2 тыс. произведений, из которых в Третьяковке показывают 120 картин и 30 графических вещей – что-то из музеев, но в основном из частных коллекций. В том числе из собрания Рэймонда Джонсона (друга Коржева, много его покупавшего и устроившего в 2007–2008 годах его ретроспективу в созданном Джонсоном Музее русского искусства в Миннеаполисе) и из Института русского реалистического искусства.

Сделана ретроспектива хорошо (кураторы – Наталья Александрова, Фаина Балаховская, Елизавета Смирнова и Тамара Кружкова). А вот впечатление от живописи чем дальше, тем страшнее. У Коржева, всю жизнь посвятившего своему искусству, своим картинам (и в какой-то момент ради этого покинувшего все посты), все как будто с большой буквы. Он тяготел к монументальности не только в известном триптихе «Коммунисты» («Гомер (Рабочая студия)», «Поднимающий знамя» и «Интернационал» – все это, кстати, в 2005 году возили в Музей Гуггенхайма на выставку «Россия!»). И не только когда рассуждал кистью по холстам о Победе, давшейся ценой покалеченных жизней. Хрестоматийной, но и самой пронзительной его работой «Следы войны» – огромным портретом одноглазого солдата, смотрящего в упор и одновременно сквозь зрителя, картиной, чья выразительность строится на диссонансе послания и будто бы бесстрастного, этакого «паспортного» ракурса, – выставка открывается. Но даже когда Коржев писал глиняные крынки в натюрмортах, они тоже претендовали на эпичность и монументальность. (Хочется в шутку предположить, что, может, оттого они и разошлись с нонконформистом Дмитрием Краснопевцевым, этюдный портрет которого показывают в ГТГ, что последнему, складывавшему все те же кувшины – часто разбивая их – в метафизические натюрморты, пафос был абсолютно чужд).

Коржев всегда назидателен. Правда, которую он искал в своих картинах, претендует на универсальность, хочет достучаться до каждого и каждого потрясти. Для этого требуются огромные холсты, «монументальные», как для скульптурных памятников, ракурсы и приближение «кадра» к зрителю. Картина будто надвигается на смотрящего, так что ему уже не спрятаться. Выставочная архитектура (за «сценографию» отвечают Евгений Асс, Кирилл Асс и Надежда Корбут) здесь перешагивает просто функцию «структурирования» пространства и помогает расставлять акценты. Огромный зал на Крымском Валу превращен в узкие, порой почти клаустрофобичные комнатки и коридоры с оконцами. Из ранних, травмированных войной работ, вдруг открываются виды на поздние вещи: в монументальных позах в конце 1990-х – начале 2000-х теперь предстают скелеты, один, например, завернут в красный флаг и трясет оружием. Жуткое зрелище. Живописно довольно беспомощное, но продолжающее настойчиво взывать к публике, как лозунг «А ты записался добровольцем?».

В целом держась хронологии, кураторы иногда объединяют разновременные вещи, чтобы посмотреть развитие композиционной схемы или сюжета – Коржев с этим работал тщательно и, кажется иногда, почти мучительно. Но между хрестоматийными и поздними вещами публике устраивают передышку с ранними этюдами, тоже реалистическими, но просто домашними сценками – скажем, с лежащей на кровати девушкой, освещенной солнцем. Затем начинается что-то совсем странное, трагедия художника, не принявшего перестройку и кончину СССР и берущегося то за натюрморты (буквально – с «мертвой» натурой) с серпами-молотами, то за порицание человечества, когда Коржев дворовых пьянчуг называет «Адамом Александровичем и Евой Петровной». Сюжеты меняются, монументальность и пафос остаются. И в позднем Библейском цикле, где «Благовещение» стилистически вроде бы апеллирует к прерафаэлитам, но у архангела такие натруженные руки, будто он прилетел с тех, «суровых», картин Коржева 1960-х годов. И в Дон Кихоте, напоминающем у художника былинного богатыря. Апогей этих часто кошмарических видений – серия «Тюрлики (Мутанты)». 

Как художник Коржев остался человеком советским, когда в новое время он пытался применить ту свою назидательность и предельную серьезность (серпы-молоты не имеют ничего общего с ерничеством соц-арта) к другим сюжетам, нарочитость послания перестала срабатывать. Последняя работа выставки – «Пророк» 2011 года. Это – характерный акцент показа. Коржеву хотелось обращаться с монументальными посланиями, в этом тоже драма его как художника... Но здесь еще важно, по-моему, разделять несколько моментов. Спрос государства на реализм, будь он социалистическим или социальным. Желание музея показать творчество Коржева в развитии и достаточно полно, вроде бы бесстрастно, но расставляя при этом акценты. И право зрителя на свое мнение относительно и политической позиции, и реализма художника.