Зевки пустоты

По замкнутому кругу... Фото с сайта фестиваля «Золотая маска»

«Беккет. Пьесы» санкт-петербургского ТЮЗа, который фигурирует в двух номинациях нынешней «Золотой маски», – это не совсем спектакль. Настораживает, когда показу спектакля следуют предуведомления типа «перформанс на подготовленного зрителя», а в цитатах из рецензий, анонсирующих на сайте фестиваля визит в Москву, следуют уничижительные размышления о публике, которая не доросла до шедевров режиссера-новатора. Как все такие новаторские спектакли, он адресован зрителям старше 16 лет и идет без антракта.

На сцене экраны, вывешены на разной высоте. Мы видим крупные планы артистов, тексты пьес произносятся монотонно, иногда по нескольку раз. В начале публику долго томят чернотой; сидим в темноте. Слышим радиопомехи. Меняют дважды пространства, перемещают зрителя в комнату, заваленную мусором (тут играется Breath – «Дыхание»), а потом рассаживают в Культурном центре ЗИЛа, где показывался спектакль, на площадке, зажатой с двух сторон лестницами, также бестолково и невнятно задействован балкон зрительского фойе, с которого просматривается эта самая площадка (тут играется Quad  – «Квадрат» или «Четырехугольник»). На третьем часу спектакля в разного цвета спортивных костюмах  – желтом, красном, синем, зеленом – актеры маршируют по квадрату площадки: по диагонали, по периметру самого квадрата. Еще двоим поручено извлекать с помощью раций, смычка звуки на отдельных ковриках, аккомпанируя незатейливой актерской гимнастике. Искажено и само содержание этой пьесы «Квадрат», в которой ведут диалог Слушатель и Читатель. Актеры маршируют поверх смысла, содержания, поверх слов.

С формальной точки зрения все это – старые клише авангардного театра, которые меркнут рядом с тем, что делает у нас, например, Александр Бакши, а на Западе – Хайнер Гёббельс, если речь идет о звуковых экспериментах современного театра.

Сидеть в темноте тоже приходилось не раз. Из последних впечатлений  – спектакль французов MementoMori (театр Женвилье) на фестивале NET, но там французы осмыслили темноту,  развернули свой визуальный сюжет, заставляя вглядываться в мрачную тьму, из которой постепенно проступали силуэты, фигуры. Свет проникал в черноту, проявляя постепенно мизансцену. Этот прием французы сделали сильным визуальным сюжетом.

Перемещения зрителя в пространстве театра – прием также весьма и весьма известный, можно сказать, избитый разнообразными авангардистами.

Спектакль «Беккет. Пьесы» поставлен в петербургском ТЮЗе им. А.А. Брянцева наряду с «Коньком-Горбунком» и «Томом Сойером». Мне возразят, что есть часть репертуара, направленная взрослому зрителю. Есть, но всё равно это ТЮЗ. Зритель идет не на Новую сцену Александринского театра, например, а в театр со своим бэкграундом. У публики ведь тоже есть свои права и привычки. Как ни крути, это она, такая непросвещенная, покупает билеты. 

Стоит запастись терпением и посмотреть, как часто будет играться спектакль «Беккет. Пьесы» и как долго продержится постановка в репертуаре. Есть свою рецензию, если окажусь не права, не стану, но бутылку готова на спор выставить, что играть сие будут не чаще одного раза в месяц, и если сыграют спектакль раз 15, это будет победой. Вот ведь нет уже в репертуаре «Злой девушки», поставленной тем же Волкостреловым, а еще в 2013 году спектакль номинировался на «Золотую маску» аж в трех номинациях!

Мне скажут, что и ТЮЗы имеют право на эксперимент и что ныне есть продвинутая молодежь, которая тоже имеет право на такой вот театр, который показал нам Дмитрий Волкострелов. Поклонники его творчества ставят в заслугу режиссеру «простые ритмические и словесные структуры из самых общих выражений, логические фокусы о тоталитаризме, непонимании и безнадежной фатальности». Все эти щедро расточаемые комплименты можно и нужно адресовать только Беккету. А что же сделал режиссер, на какие риски, пусть не равные вызовам Сэмюэля Беккета литературе и театру, но свои, идет режиссер? 

Взял девять одноактных пьес, часть которых не была переведена? Почему взяты именно эти, а не другие одноактовки Беккета, так и остается вопросом. Какая мысль объединяет выбранный литературный материал? В аннотации к спектаклю мы читаем, что пьесы ничем не связаны. Тогда что делает собственно спектаклем эти тексты, прошедшие тест режиссера?

Отсутствие фантазии, способности тот или иной прием развернуть в действии в случае со спектаклем «Беккет. Пьесы» как будто бы подкреплены манифестами о минимализме. Однако минимализм – вовсе не повод  отказаться от воображения и не сужение творческой задачи. Ограничение в выразительных средствах не есть индульгенция на отсутствие смыслов. Минимализм всего лишь аскетизм формы. В определении стиля можно встретить слова о лаконизме, но также – о ясности и точности композиции. А на сцене мы видим весьма грубую имитацию авангардных устремлений. Ведь в текстах Беккета «действующими лицами» становятся голоса, свет, звук, поскольку пьесы писались для радио, телевидения.

Нет даже попытки вдуматься в структуру текстов Беккета, построенную по определенным канонам, в которых важно, как деструктивное распадается на глазах в еще более деструктивное. Как отрицание умножает абсурд. Можно было бы, к примеру, взять за основу и применить эту деструкцию  ко всем выбранным текстам. Скажем, показать, как на разных содержательных уровнях странные персонажи с их столь же странной речью, с диалогами, в которых каждый говорит о своем и не слышит другого, с монологами, которые Беккет крошит на слова, междометия, на паузы, тревожной тишиной вторгающиеся  в болтовню его героев, приходят к одному – тотальному одиночеству, к застывшему состоянию перед небытием. Кому-то эти переживания кажутся устаревшими… Но вот когда вспоминаешь, как Беккет, похоронив жену, ушел на 

83-м году жизни умирать в хоспис, сердце почему-то сжимается. Мысль, что все смертны, трудно назвать свежей, но только когда ты, а не другой, будешь умирать, то тебе будет совершенно наплевать, насколько это оригинально для вечности.

Беспокойство Беккета о ситуации – человек на краю бытия, его безжалостный последний и всегда безответный вопрос к мирозданию ли, к человеку как таковому о смысле жизни и есть нерв его литературы. Можно, конечно, остаться равнодушным к этой тревоге, играть в шарады бессмыслицы, но тогда и не стоит удивляться дружному равнодушию публики. Нет смерти, нет и жизни. Только зевки пустоты.