Що, я кiно не бачив?

Эмоции артистов не помешали зрителю вздремнуть. Фото с официального сайта фестиваля

Сначала на экране сам пан Андрий Жолдак на украинской мове размовляет, что, мол, театр «велика iллюзiя, театр не та реальність, в якій ви живете». Русскоговорящий переводчик старательно переводит: «театр – великая иллюзия, театр не та реальность, в которой вы живете». Почему-то вспомнился не Мейерхольд, не русский символизм, а фильм «Брат-2», когда украинский язык Балабанов ввел в оборот как иностранный благодаря закадровому переводу реплики типа «что, я кина не видел?».

Этот малороссийский пролог мог бы стать прелюдией к тому, чтобы пьесу Гольдони разыграли паны и панночки, для чего можно было бы перенести место действия, к примеру, в Украину. Однако чего мелочиться. Как уверяют сам режиссер и его окружение, сама Венеция как первоначальное место событий тоже не устроила создателей спектакля, короче, действие перенесли в космос.

Куда в космос без новых технологий?

Вместо театра предложено кино. Увы, видеоизображение – непременный атрибут нового, впрочем, стремительно устаревающего театра, будет все три часа сопровождать игру актеров на сцене, проецируя действие на экран, там - одни лишь крупные планы. Кино тут убивает театр. Нет никакой, или почти нет,взаимной игры экрана и сцены. В конце концов, смотришь не живое исполнение, а отражение в кадре этой самой игры. Пожалуй, только лишь раз, и лишь в самом начале, режиссер проявил подлинную изобретательность, когда на сцене появятся Черный ангел и Копия Черного ангела.

В этой точке театр кончился и пошло видео.

Космическая тема сразу заявлена видеосюжетом. Цитируется эпизод о полете американских астронавтов на Луну. Вот три космонавта одновременно услышали музыкальный гул, когда космический корабль оказался вне видимости. Появляется музыкальная тема, которая будет сопровождать почти весь спектакль. Тишина не возникнет ни на секунду. Мы услышим итальянскую оперу, рок-музыку и мелодию вселенского гула, роковой обреченности – устойчивого аккомпанемента действию, помогающего добрать ритма, столь не хватающего спектаклю. Можно закрыть глаза и слушать хорошую музыку.

Загадочный космос в кинотеатре Жолдака больше не покажут, о Вселенной не вспомнят. По капризу режиссера возникнут космические бури, распахивающие окна, колотящиеся двери декорации (выдвинутой на лучшую сценографию). По произволу режиссера все персонажи будут то замирать у окон, вглядываясь в полет маленьких ангелов, то восхищаться красотой мироздания после того, как один земной персонаж обильно пожрал, потом срыгнул, другой поколотил невесту, и все вместе взялись за оружие.

Хотя надежда на спектакль была.

Когда Черный ангел, больше похожий на проказницу, появился на сцене и в замедленном движении, отбрасывая тень на высокие белые двери, приблизился к своему силуэту, чтобы слиться с ним, возникла тревожная красота, предвкушение необычной истории, которая отказывается от наивной характерности, столь популярной на русской сцене, когда речь заходит о Гольдони.

Два ангела приводят в движение интригу, оживляют персонажей. Тут в спектакле мелькнула тень другого итальянца – Пиранделло, но для своих снов Жолдаку не хватило мастерства драматурга, чтобы, поменяв одни правила, установить другие. Ангелы своевольно и утомительно однообразно внедряются в отношения с персонажами, внедряются вне наращивания смысла, чаще механически, на машинальном повторении одного и того же приема: практически действуют электрошоком, гальванизируют несчастные характеры Гольдони. За скобками оказалось и необходимое объяснение происходящего: от какого небесного департамента явились ангелы на сцену? Какую волю, во имя чего и кого они являют ее?

Современный театр утопает в космических грезах. Публика тоже дремлет. Все делают вид, что им снятся сны, но не покидает чувство, когда слышишь декларации в духе Zholdak dreams, что нас просто разыгрывают.

О чем сны Жолдака? Не есть ли это только комфортная форма, позволяющая царить на сцене произволу, скрыться за словами о снах, о постмодернизме, об отражении отражений?

Этот удобный каприз сопровождает спектакль всю дорогу. То режиссер верен сюжету Гольдони, то отлетает от него в галактику. То вдруг меняем пол персонажу, но не меняем больше никому другому. Такое возможно в капустнике, но мы вправе ожидать от Андрея Жолдака большего. Своеволие прихоти утомительно. Почему Панталоне превратили из отца в мать? Только ли потому, что незаурядный актер Андрей Аршинников может сыграть кого угодно? А между тем гендерная игра в пьесе Гольдони вполне возможна, поскольку Беатриче выдает себя за мужчину, за своего убитого брата. Чем не повод для игры, для обнаружения нового смысла?

В этом утомительно скучном, зевающем пустотами зрелище, впрочем, было несколько актерских работ: роль мафиози, разбитого радикулитом и артрозом доктора Ломбарди Максима Бравцова и роль синьоры Панталоне Андрея Аршинникова, артистично сыгравшего взбалмошную щебетунью. Однако не этих актеров выдвинул экспертный совет, а невидимку Сергея Стукалова, говорящего за всех персонажей практически «за кадром». Впрочем, вопросы к экспертам давно набили оскомину… а зрителям, ждущим антракта, чтобы толпой кинуться в раздевалку, снится хорошее: с фестивалем «Золотая маска» все в полном порядке.