Галина Коваленко
41-й век по версии Жолдака. Фото c официального сайта театра
Премьера спектакля Андрия Жолдака «По ту сторону занавеса» с подзаголовком «Опыт реинкарнации в двух частях» на сцене Александринского театра невольно отсылает к статье Ролана Барта «Смерть автора», написанной во второй половине прошлого века и продолжающей будоражить умы. После перечисления постановочного коллектива следует уведомление об использовании текстов из пьесы Чехова «Три сестры». Далее, не упоминая всуе имя Чехова, отметим, что его текста в четырехчасовом действе не так много.
Взяты имена персонажей и некоторые ситуации, интерпретированные согласно замыслу автора спектакля, создавшего новый текст не только сценический, но и литературный. Авангардиста Жолдака не поставить в ряд писавших продолжение «Унесенных ветром» и прочих бестселлеров. Он постмодернист, и его творению присущи все элементы этого направления, и прежде всего заимствования, которые обязан если не знать, то угадать зритель, находящийся почти в интимной близости с актерами. Спектакль идет на сцене, зрителей немного. Режиссер совместно с Даниэль Жолдак выступает и сценографом. Сценография незамысловата. Как водится, большая роль отведена видеоряду. Поскольку события имеют место в 41-м веке и происходит реинкарнация чеховских сестер, умерших в 1900 году, не обходится без фантастических прозрачных аппаратов, знакомых по фильмам о космических пришельцах и звездных войнах. В темноте на сцене постоянно что-то передвигают, заменяют, ставят люди, обозначенные в программке как персонал Александринского театра.
Словесный текст Жолдака противопоставлен хрестоматийному, как он считает, тексту Чехова. Сестры возвращаются в мир из небытия и восстанавливают свою, прямо скажем, неприглядную жизнь. По сравнению с первоисточником их образы снижены. Истеричные, аффектированные, обремененные навязчивыми идеями и комплексами, они не вызывают ни симпатии, ни сочувствия, как, впрочем, и другие персонажи, носящие имена чеховских героев. Арсенал Жолдака как автора пьесы банален: немного психоанализа, инцест, гомосексуальный эпизод, происходящий не то в фантазиях, не то наяву. Из сестер запоминается более всех Маша (Елена Вожакина) лишь потому, что она – лицо страдательное, постоянная жертва. Домогательства отца, затем материализовавшегося в Вершинина, с которым она занимается любовью продолжительное сценическое время. Затем насилие Кулыгина, лица почти демонического, предъявившего свои супружеские права, после чего зрителям предлагается наблюдать интимную гигиеническую процедуру. Сестры постоянно издают нервные смешки, и это их единственная характеристика. Обидно потому, что Ольга (Елена Калинина) интересно играла Машу в спектакле Льва Додина и блистательно играет Эмму Бовари в спектакле Жолдака. Не раскрылась молодая актриса Олеся Соколова в роли Ирины, как не раскрылись и молодые актеры Иван Ефремов (Тузенбах) и Владислав Шинкарев (Соленый).
Обрели жизнь внесценические персонажи – мать сестер, ходящая бледной тенью, и жена Вершинина (Василиса Алексеева), бурно врывающаяся в вяло текущее действие с эстрадным монологом мещанки, вызывая аплодисменты у непритязательных зрителей.
Ироническое переосмысление героев на грани пародии закономерно для постмодернистской эстетики. Почти все персонажи спектакля жестоки и в то же время жалки и принижены. Создатель спектакля протестует против мифологизации чеховских героев, осуществляя свой протест средствами масс-культуры, чему сопротивляются и персонажи, и большинство зрителей. Нарочитая вульгарность, грубость игровых приемов зачастую шокирует. Слишком много «телесного низа», если воспользоваться терминологией Бахтина. Ограниченное видение мира лишает спектакль метафизического духа, приводя к скудости содержания, несмотря на велеречивые комментарии, появляющиеся на экране и озвученные голосом. Спектакль – сплошное знаковое пространство, лишенное метафоричности и поэзии. Впрочем, одна метафора запоминается. Перед дуэлью появляется Соленый в образе не то Лоэнгрина, не то Ангела смерти, озвученный божественным голосом контратенора. Что это? Иллюстрация пресловутой воли к смерти? Или очередное шутовство, еще один гэг, каковых в спектакле предостаточно?
Играя по законам постмодернистской эстетики, «убив» Автора, Жолдак заменил его собственной персоной. Формально правила соблюдены, однако предлагаемый текст напоминает лоскутное одеяло, многочисленные швы которого постоянно расходятся.
Фрагментарность не противопоказана постмодернизму, если она поддержана всеми составляющими спектакля, чего не происходит хотя бы потому, что не сложился ансамбль.
Большинство ролей играют молодые актеры, не сумевшие выразить себя, в то время как опытные актеры не потерялись на полях постмодернизма, владея большим арсеналом выразительных средств.
Игорь Волков создал гротесковый образ отца сестер, капризного, жестокого эгоиста, эротомана, и Вершинина, в его трактовке напоминающего персонажей Беккета. В то же время вопреки клоунской внешности и трюкам он нежный, страстный любовник.
Виталий Коваленко (однофамилец автора этих строк) соединяет эстетику театра абсурда и театра жестокости, представая то униженным, жалким шутом, то садистом. Семен Сытник (Чебутыкин) работает в психологическом ключе. За плечами этих актеров большой опыт работы со многими режиссерами, выработавший свободу, позволяющую экспериментировать с любой эстетикой. Молодым актерам участие в этом спектакле дает новый опыт. Что дает спектакль зрителям независимо от возраста? Тоже новый опыт. Авангард всегда соблазнителен, даже если он только кажется авангардом. Его не надо ни бояться, ни преклоняться перед ним. Парадокс в том, что спектакль рождает желание припасть к первоисточнику, а потому, несмотря ни на что, смерть Автора первоисточника не случилась.
Санкт-Петербург
