Григорий Заславский
И снег, и смех... Сцена из спектакля «Бунтари».
Фото Екатерины Цветковой со страницы театра в социальной сети Facebook
«Бунтари» – из тех спектаклей, которые легко можно и похвалить, и изругать, не оставив камня на камне. В похвалах, уже, кстати, обрушившихся на спектакль бурным потоком, отмечают современность, бешеный драйв, бешеный и смелый монтаж, отменное чувство юмора. Примерно все то же самое можно оценить и с противоположным знаком, единственное – слишком многие шутки (пожалуй, большинство), поданные в спектакле именно как шутки, мне не показались смешными. Но юмор, особенно в России, – понятие относительное. Одни смеются, другие – нет.
Совершенно ясно, что из режиссера спектакля Александра Молочникова сегодня лепят очередную новую надежду русского театра, сам Олег Табаков в программке, ища сравнительный ряд, вспоминает в связи с «Бунтарями» легендарную трилогию «Современника» «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», в которой сам когда-то играл, не всегда главные, но важные роли.
На мой взгляд, с той трилогией у «Бунтарей» общие – лишь некоторые герои. Рылеев, например (которого в «Декабристах» играл как раз Табаков), Каховский, ну и другие – декабристы, народовольцы… Большевиков в «Бунтарях» нет, правда, в какой-то момент на сцену выходят актеры, загримированные под Маркса с Энгельсом. Там была трилогия, то есть три спектакля, с антрактами, здесь – два часа без антракта. Время сегодня другое, уплотнилось, ускорилось. Возможностей стало больше. Александр Молочников ставит уже второй спектакль на Малой сцене МХТ. «Бунтари», по собственному его определению, это «рок-спектакль на некоторые исторические темы».
Музыкальные спектакли сегодня ставят многие, Владимир Панков, например, целое направление придумал – саунд-драма, спектакли, в которых слово и даже не музыка в чистом виде, а звуки сопряжены, имеют равную ценность, договаривают друг за друга. Его спектакли – как оперные партитуры, в которых каждый предмет, как и каждое слово в пьесе, – источник музыки. В той же программке «Бунтарей» Молочников объясняет, что люди с известными фамилиями (Нечаев, Пестель, Пушкин и т.д.) «действуют по законам сновидения», всех – декабристов, народовольцев, «Музыкальный ринг» эпохи перестройки – «хотелось объединить в своеобразный джем-сейшен, в импровизацию на тему бунтарства».
Понятно же (или нет?), что сновидение и джем-сейшен строятся по несколько разным законам? В сновидении возможно все и в джем-сейшене – вроде бы тоже, и все-таки это – разные законы импровизации.
Два амфитеатра противостоят друг другу, по одну сторону ряды зрителей, по другую – на нескольких «этажах» расставлены «приметы» советской квартиры. Стол, крытый скатертью, газовая плита – зная «сюжет», можно предположить, что такой режиссер предлагает нам увидеть ленинградскую кухню 80-х. Все эти и многие другие сваленные здесь предметы замечательно подходят для создания шумовой завесы, с которой, можно сказать, все бунтарство и начинается. Громко хлопает дверь холодильника, гремит дверца газовой плиты, шумят трещотки в руках актеров. Плюс к этому актеры здесь все, несмотря на скромные объемы площадки, говорят в микрофоны, при здешней толкучке и шуме поначалу непросто понять, кто же говорит. Кто-то сказал, что этот спектакль – попытка упорядочить историю русской революционной мысли. Но если для постановщика в одном, так сказать, пространстве и времени не очень-то важно, где Нечаев, а где Рылеев, где Гребенщиков, а где – Мамонов – фигуры одного времени, но, по-моему, все же сильно не похожие друг на друга, и протестовали они – очень по-разному, – в пору ли говорить о порядке? Скорее тут вышло все и всех сбросить в одну кучу. Это получилось, нет, тут не про порядок, не про – если воспользоваться словами Достоевского – собрать мысли в точку. Олег Кулик – это одно, а Агузарова – другое… Да и периоды разные, а тут – все в одну кучу… И 80-е, и 90-е.
Соединить песенку про «Брич-Муллу» Сергея Никитина и Дмитрия Сухарева с протестными размышлениями Нечаева можно, если при этом высекается искра и рождается новый смысл. Он и тут рождается, но этот смысл – банальный, неинтересный, поверхностный, но – что поделать! – сегодня время дилетантов, и именно как очередной выплеск модной, восторженно принятой сегодня за магистральную линию русского театра, дилетантской режиссуры и дилетантского театра, только так я готов воспринять, но не принять этих «Бунтарей».
«Я иду к тебе, мой народ!» – кричит один (важно ли сказать, кто он сейчас – Нечаев или Рылеев? нет, не важно) из перечисленных списком актеров – участников этого джем-сейшена, ударяется о холодильник и падает. Смешно, остроумно? Ну, в традициях площадного театра нормально, смешно. Диалог Лопатина с Нечаевым прерывает песня «Жанны Агузаровой». А эту песню перебивает драка в «партере», которая разыгрывается подробно, то есть медленно, в рапиде – такие сцены – обязательная, неотъемлемая часть кавээновских любительских зрелищ. Но нам-то не КВН предлагают, а «рок-спектакль на некоторые исторические темы», впрочем, черт сходства у того и другого оказывается немало. Из остроумных шуток: «Купи себе лопату, Лопатин!» Или вот, когда в очередной раз на роликах выезжает на сцену Пушкин (на эту роль приглашен актер «Сатирикона» Григорий Сиятвинда) и император предлагает ему сесть, Пушкин–Сиятвинда мгновенно парирует: «Если я сяду, в России наступит ночь». Он же – солнце! Смешно. «Если у вас все хорошо, зачем вы приперлись?» – попросту говорит здешний Бакунин здешнему Нечаеву. Из кавээновского боекомплекта – очередь к Пушкину за автографом; он расписывается вынутым из внутреннего кармана гусиным пером. Покидают сцену все, выстроившись паровозиком за Пушкиным. Звучит песня про то, что провожают паровозы совсем не так, как поезда. Может, кто-то и в этом усмотрел какие-то свежие мысли о природе русского бунтарства.
Из диалога Пестеля и Рылеева: «Ссыте?» – «Если честно, да». Юрий Кравец (трудно сказать, кто он в эту секунду) поет «Дан приказ ему на запад…», а потом сам себя и других перебивает: «Пошли… отсюда!», воспользовавшись не матерным, но все-таки шутливо-бранным русским словом. В другом случае он как князь Трубецкой восклицает: «Какой же вы нечуткий гондон, Каховский!»
Всякий, кто интересовался, знает, как много нелепого и смешного было в истории восстания на Сенатской. Об этом, между прочим, был когда-то поставлен замечательный, а может, и великий (с сегодняшних-то высот, а вернее, низин), спектакль Камы Гинкаса «Казнь декабристов». Но они за эти нелепости и глупости в итоге заплатили своими жизнями. То есть там был жесткий переключатель со смешного на – щёлк! – трагическое, страшное. Здесь же смешно все, от начала до конца. Смеяться можно надо всем. Можно. Но много ли новых мыслей может родиться в таком пересмешничестве? По мне, так нет. Бенедетто Кроче, кажется, заметил, что в искусстве тот, кто владеет формой, владеет всем. Ну, а кто не владеет… тот не владеет.
Жанр представления, думается, надо бы сформулировать иначе. Травести-кабаре, поскольку травестируется здесь все, все подряд, без разбору. Правда, в эту сторону режиссер идет осторожными, неуверенными шагами. Зря, мне кажется. Было бы искреннее и, возможно, плодотворнее, содержательнее. Даже, возможно, глубже.
Дарья Гармоненко 
