Марина Гайкович
Татьяна, кажется, отказ Онегина не приняла.
Фото Антона Дубровского с официального сайта театра
«Геликон-опера» за полтора месяца обитания в доме на Большой Никитской уже представила две премьеры: после «инаугурационного» «Садко» здесь обрела новую жизнь знаменитая, даже легендарная обстановка комнат Станиславского в Леонтьевском переулке. Речь об античном портике с четырьмя колоннами, которые режиссер при первом же взгляде определил как идеальную декорацию для «Евгения Онегина».
Летом 1922 года Константин Сергеевич эту постановку осуществил. Вот как он описывал сценографию спектакля: «В первой картине оперы колонны и арка приспособлялись к террасе ларинского дома. Во второй картине они образовали типичный для эпохи альков, в котором помещалась кровать Татьяны. В третьей картине арка с колоннами, дополненная боскетным трельяжем, образовала садовую беседку, где происходило свидание Онегина с Татьяной. В четвертой картине между колонн вставлялась лестница, ведущая в танцевальный зал ларинского дома. В пятой картине на мраморные колонны надевались чехлы с древесной корой, превращавшие их в стволы сосен того леса, на опушке которого происходила дуэль. В шестой картине колонны образовали ложу и почетное место для приема на балу генерала Гремина и т.д.». Художник Вячеслав Окунев, точно воссоздав сам портик, обыгрывает его интонационно, создав ностальгическую осеннюю атмосферу. Тихо падает с ветки золотой лист в первой картине, беседку в третьей продолжает пустынная аллея, что, конечно, гармонирует с состоянием Татьяны, предчувствующей холодный ответ Онегина. Но вот с летним платьем Татьяны эта октябрьская погода никак не вяжется (художник по костюмам Ника Велегжанинова).
Режиссер Дмитрий Бертман проводит не столько реконструкцию спектакля, сколько эксперимент. Он корреспондирует не с музейной, архивной составляющей (хотя восстановление спектакля по сохранившимся источникам было бы возможно), а собственно с принципами Станиславского. Сохранив канву мизансцен, Бертман сохраняет и главный нерв – работу с артистом, когда каждый понимает и историю, и мотивацию своего персонажа. Но, как говорит сам режиссер, «наполнение этого рисунка будет идти по методу Станиславского, но уже сегодня».
В ситуации «чувственного» – по определению Дмитрия Бертмана, отличного от «концептуального» – театра, отметим еще раз, именно работа артиста становится ведущей. Как известно, двух одинаково переживающих артистов не бывает – и быть может, работа одного состава будет коренным образом отличаться от работы другого, а потому стоит оговориться, что речь далее пойдет только о впечатлениях от премьерного спектакля. Итак, мы видим общество, столь долго пребывавшее в деревенском заточении, что оно напрочь лишилось и широты мысли, и широты чувств. Традиционно обывателями, сплетниками и мелкими интриганами в «Онегине» рисуются гости на именинах Татьяны – в противовес главным героям. Но у Бертмана и главные герои, в общем, люди довольно недалекие. Капризная истеричка Ольга (Ирина Рейнард) лишь издевается над Ленским и даже в скандальном, трагическом финале ларинского бала обиженно сучит ножками (ее обидели!), совершенно не осознавая произошедшего. Татьяна (Ольга Толкмит) настолько погружена в старые романы, что по ним проверяет свои чувства (в красивого и статного незнакомца вроде бы принято влюбляться?), по ним же гадает – писать письмо или нет? Даже больше – и судьбоносное решение остаться с мужем ей тоже подсказывает книжка! Отказ Онегина она принимает тоже довольно странно – миленько сложив голову ему на плечо. Онегин (Алексей Исаев) производит впечатление дьявола (или вампира) в костюме. Он все время жутковато улыбается, а периодически пытается примериться к шейке Татьяны – не куснуть ли? Очевидно, так Онегин пытается побороть свои старые привычки. Единственный «нормальный» герой – юный поэт Ленский (Игорь Морозов), как известно, вернувшийся из-за границы и дыхнувший совсем иного воздуха. Искренний, влюбленный, дышащий полной грудью молодой человек, конечно, становится жертвой «усадьбы», так что рыдания Онегина над телом выглядят абсолютно «из другой оперы». В этой постановке Онегин не инстинктивно, а методично издевается над «другом». Как правило, Онегин не слышит диалога Ленского и Ольги и появляется лишь на фразе «Котильон со мной танцуешь ты?», элегантно уводя партнершу («Нет, со мной!»). Здесь же он подслушивает разговор и прекрасно понимает, как больно делает Ленскому, заигрывая с Ольгой. Но – не останавливается.
Лирический герой, герой Пушкина и Чайковского погибает, оставляя своих партнеров полными разочарования в веке разочарований: две последние картины происходят в 1920-е в тех самых комнатах, куда выселили гениального режиссера из его собственного дома – чтобы освободить его для гаража Совнаркома.
