Немножко печали в стихии игры

Действие спектакля «зашито» в металлический короб. Фото с официального сайта театра

«Буря» Александра Марина начинается одновременно с окончанием спектакля какого-то неведомого театра, закулисье которого открывается зрителям «Табакерки». В глубине сцены, за завесой, различимы фигурки актеров, играющих, вероятно, в шекспировской пьесе. Они повернуты спиной к залу; кажется, сдерни завесу – как в зеркале увидишь публику, перед которой они выступают. «Спектакль закончен, всем спасибо», – сообщает помреж, и на сцене (которая как бы внутренняя зона этого театра Х) появляется Александр Марин – как артист ТОЙ труппы. Уставший, недовольный, садится он за гримировальный столик, и вдруг какой-то парень бросает ему в лицо: «Неудачник!» И вот тут разражается буря.

Такая буря, на которую способна сценография: с виду аскетичная, на поверку что-то вроде фонтана-шутихи. Из отверстий металлической конструкции, охватившей пространство, вырываются водные струи. Вода окатывает артистов, в панике мечущихся из угла в угол, и даже достает брызгами зрителей первых рядов. Надув паруса сюжета, действо мчится к финалу, придерживаясь шекспировской канвы. Зритель понимает, что оно происходит, судя по всему, в воображении уязвленного артиста, которого назвали неудачником. Он видит себя Просперо, свою костюмершу, которую играет Яна Сексте, – верным Ариэлем, а тот нагловатый парень (его играет Максим Сачков) предстает Антонио, свергнувшим когда-то своего брата.

Итак, срифмованы две реальности: действительность (намеченная штрихами закулисная жизнь театра Х) и иллюзия по мотивам Шекспира. Как сказал Марин в интервью, он не собирался играть главную роль, просто не нашлось исполнителя. Но то, что он, режиссер спектакля (а также сценограф и переводчик пьесы), играет Просперо, который ведь и у Шекспира «режиссирует» события, оказывается отнюдь не второстепенным смыслом. В этой «Буре» вообще сделан акцент на воздействии, вмешательстве, подчинении одних сил другим. Металлический «короб», в котором замыкается действие, уподобляет сценическое пространство клетке. Оно расчерчено балками, которые можно двигать в разных направлениях, что не только разнообразит рисунок мизансцен, но и намекает на росчерки Судьбы. От нее не уйдешь, и она порой держит себя надзирателем.

Но этот жестко расчерченный мирок одухотворен Ариэлем – изумительным созданием Яны Сексте. Дух воздуха явлен в этой «Буре» в женской ипостаси, что позволяет Сексте играть скрытую влюбленность в Просперо. Волшебник и его преданная помощница прекрасно дополняют друг друга. Просперо – сосредоточенный, суховатый, порой колючий – пытается рационально составить диаграмму чужих судеб. Ариэль вкладывает в исполнение его поручений душу. О кораблекрушении, устроенном ею же самой, Ариэль говорит как опьяненная, увлекаясь картиной бури и в то же время сочувствуя пострадавшим. Изменяя в течение спектакля облик, появляясь то в шапочке, то в накидке, то с рупором, героиня Сексте помимо своей воли вторгается в  отношения других персонажей, оказываясь устроителем чужого счастья. Надломленная фея с печальной складкой на лице, она – нерв спектакля, его пронзительная интонация.

Отношения Ариэля и Просперо выглядят еще более щемяще на фоне всеобщего чувственного разгула в монтаже с заостренно эротическими эпизодами. Когда рамка спектакля, соединяющая Шекспира с закулисьем театра Х, как бы расшатывается, когда мы забываем о «театре в театре» и действие движется по пьесе, режиссер сдвигает «Бурю» к теме отношений полов. Воздух заряжен любовной истомой, обнаженные гладкие тела молодых артистов напоминают о фильме Питера Гринуэя «Книги Просперо», хоть тела и не выставлены «во всей красе», как у британского мэтра. Новый перевод пьесы, вольно трактующий источник, служит этой же теме: он полон фривольностей, вообще избавлен от литературных красот и приближен к современной речи. Например, когда Евгения Борзых в роли распутницы Стефании (ею по воле режиссера стал шекспировский пьяница Стефано), увидев Калибана и запутавшегося в его плаще Тринкуло, воспринимает их как единое существо, то спрашивает нечто вроде: «А если у тебя две пары ног, то, стало быть, и две пипирки?»

К режиссуре этого легкого и искрометного спектакля возникают вопросы. В частности, отношения между разными реальностями могли бы быть более сложными и драматичными. Но в любом случае сильная сторона Марина-режиссера – чувство актера и умение раскрыть его. Здесь интересно наблюдать за каждым персонажем: будь то забавный, вовсе не лишенный мужского шарма Калибан Александра Кузьмина; шут Тринкуло, обаятельно и тонко сыгранный Павлом Шевандо; или же заведомо одномерная пара главных влюбленных.

И еще о том, что выгодно отличает этот спектакль от других постановок шекспировских не-трагедий («Буря» написана в смешанном жанре, но Марин открывает ее прежде всего комедийным ключом). Здесь есть тот самый высший и сторонний взгляд на сюжет, который у других режиссеров часто теряется. И тогда пьеса теряет «фокус». Здесь молодые весельчаки азартно проживают сюжетные перипетии, купаются в стихии игры, а Просперо с Ариэлем скорее отстраненно наблюдают за ними. Герои Марина и Сексте несут знание, за которым ощущается печаль. Это по-шекспировски.