Владимир Дудин
Вагнер на современный лад – с шариками и панками.
Фото Бернда Улига с официального сайта театра
Берлинская государственная опера открыла сезон премьерой оперы «Нюрнбергские мейстерзингеры» Вагнера в постановке Андреа Мозес. За пультом стоял маэстро Даниэль Баренбойм.
В главном оперном театре Германии ни на секунду не забывают о том, что опера – искусство государственного значения. Зритель получил возможность настроиться на волну спектакля еще до его начала: сцена без занавеса открыла взгляду зал парламентских заседаний с немецким триколором в углу. На звуках до-мажорной увертюры на эту сцену с обеих сторон из первых дверей партера начали выходить герои оперы в костюмах наших современников, спеша занять ряды заседающих. Они настолько прочно «сшили» две реальности (сцену и зал), сделав повседневную жизнь неотъемлемой частью оперного мира, а зрителей – свидетелями происходящего в режиме онлайн, что едва ли не провоцируют тоже выйти на сцену и проголосовать.
«Нюрнбергских мейстерзингеров» Вагнер написал, уже пройдя мощнейшие испытания «Тристаном и Изольдой» и «Кольцом нибелунгов». В своей предпоследней опере композитор словно спустился с небес на землю вдохнуть отрезвляюще-оздоровляющие земные запахи, подслушать терпкий народный юмор. Чувствуется здесь и самоирония с саморефлексией в цитировании мотива любовного напитка из «Тристана», а в молоточке Ганса Закса парадоксально слышится эхо несчастных подземных нибелунгов. Правда, несмотря на модуляцию в сторону комического, опера в размере не проигрывает его гигантским драмам и длится пять с лишним часов. Но Staatsoper пошла навстречу публике, поделив спектакль на две части: два первых акта исполнили в первый вечер, а третий – во второй день. Поразительно, как идеи носятся в воздухе, но концепция «Нюрнбергских мейстерзингеров», предложенная Андреа Мозес, в самом деле очень напомнила концепцию вагнеровского «Тангейзера», изгнанного из Новосибирского театра. И там и здесь режиссеры перенесли действие оперы в наши дни. Тимофей Кулябин, как известно, смоделировал ситуацию с кинофестивалем, где Тангейзеру в облике Ларса фон Триера пришлось доказывать свое место под солнцем. Андреа Мозес превратила нюрнбергский конкурс в состязание конкурирующих немецких фирм, названиями которых стали имена мейстерзингеров. А имя Pognerи вовсе светилось над входом не то в казино, не то еще в какое-то элитное заведение. Режиссер нарядила героев в солидные костюмы под стать главам крупных корпораций. Но лохматый башмачник Ганс Закс остался башмачником, как и положено по либретто. Режиссер Андреа Мозес в компании с художником Яном Паппельбаумом оформили спектакль в духе политического сериала, без метафизики. Так что содержательная сторона уступила музыкальной: меломаны получили возможность насладиться выдающимися голосами в ансамбле с роскошным оркестром Даниэля Баренбойма. Драматическая же составляющая уступала музыкально-драматургической плотности, которой всегда так любит насыщать свои исполнения маэстро Баренбойм.
Два антагониста иллюстрировали два подхода к делу– вдохновенный певец от природы Вальтер фон Штольцинг словно улавливал свои идеи из воздуха, неудачник же Бекмессер («ботаник» с зализанными волосами) глубокомысленно вымучивал, заучивал стихи и мелодии по правилам и канонам. Собственно же интрига оперы заключается в том, что лучшая красавица города Ева Погнер должна быть отдана победителю ежегодного состязания певцов. Режиссер приберегла свое умение для нарочито юморных сцен, изрядно обсыпав «перцем» карикатурные повадки неуверенного в себе городского писаря Бекмессера, который тем не менее рьяно рвался в бой ради руки и сердца красавицы Евы. В психофизике очаровательного, харизматичного Маркуса Вербы этот персонаж нашел феерически удачное воплощение. В сцене непосредственно состязания режиссер вволю поиздевалась над этим горе-конкурсантом, обмочившимся от страшного волнения на глазах у изумленной публики. Выложилась Андреа Мозес и в сцене ночной потасовки, которая стала одним из смысловых кульминаций. Драка, спровоцированная занудной (лишь по либретто, ибо голос Вербы был выше всяких похвал) серенадой Бекмессера, превратилась в столкновение далеко не профессиональных, а скорее конфессиональных интересов. Так был сделан сильнейший акцент на идее толерантности, которой так озабочено европейское сообщество. Перед зрителем мелькнули радужный флаг, вольные панки, арабы и одинокий иудей, «делающий ноги» подобру-поздорову. А толерантность по сюжету должны были демонстрировать представители цеха мейстерзингеров, оценивающие «новобранцев». Бекмессер, одетый в ренессансные панталоны, будто из комедии дель арте, проблеял под лютню нечто гармонически переусложненное и с треском проиграл. Хотя, повторим, слушатели получили огромное удовольствие от очень красивого баритона Маркуса Вербы. С триумфом было суждено победить лишь Вальтеру фон Штольцингу, по либретто – молодому франконскому рыцарю, в этой постановке одетому в кожаную косуху и джинсы. Именно его песня, наполненная дыханием весны и любви, оказалась близкой не только сердцу влюбленной в него Евы, но и взыскательным мейстерзингерам, истосковавшимся по талантам. Песню на те же стихи, которые нескладно изложил неталантливый Бекмессер, Штольцинг (тенор Клаус Флориан Фогт) спел на одном дыхании, «прорвавшись» в бескрайние голубые дали с разноцветными шариками в небе: увы, художнику пришлось прибегнуть к силе банальных символов.
Можно было себе представить, как учащенно бились сердца меломанов, получивших шанс увидеть на одной сцене представителей старшего поколения солистов Штаатсоперы, которым достались партии старейшин мейстерзингерского цеха – Зигфрида Ерузалема, Олафа Бера. Фундаментальный корейский бас Квангчул Юн наделил своего героя Фейта Погнера, отца изящной и остроумной Евы в исполнении Юлии Кляйтер, благородством и респектабельностью. Шквал аплодисментов, обрушившийся на баритона Вольфганга Коха, исполнителя партии башмачника Ганса Закса, знатока секретов песнесложения, лишь напомнил, как ценит немецкая публика настоящее немецкое качество.
Берлин – Санкт-Петербург
