Чехова сыграли молча

Спектакль Тимофея Кулябина – «диалог глухих». Фото с сайта www.red-torch.ru

В драматическом театре Тимофей Кулябин продолжает эксперименты с классикой. После Шиллера (спектакль «Kill» по «Коварству и любви» был показан в Москве в рамках «Золотой маски-2015») – Чехов. Постановку «Трех сестер» новосибирского театра «Красный факел» показали на фестивале «TERRITORIЯ».

Режиссер письменно, через стильный буклет, где представлены комментарии создателей, готовит зрителя к просмотру несколькими фразами предыстории: первична была идея – лишить актера главного инструмента – голоса, а из зрительского восприятия исключить звучащее слово. Потом уже пришел на ум текст – «Три сестры».

Как остроумно заметил кто-то из зрителей, было бы интересней, если бы режиссер «потребовал» от публики знание хрестоматийного текста наизусть. Но нет – к напряженному зрительскому вниманию за мимикой и действием актеров добавляется задача (облегчающая ли, усложняющая ли?) сверять жесты и бегущие титры реплик.

Та лобовая метафора «диалога глухих», которую режиссер не хочет провоцировать (о чем тоже предупреждает), но, конечно, провоцирует в сознании зрителя своим методом интерпретации, оказывается попросту ненужной. Неслышащие люди, которых играют актеры, говорят жестами, строго обратившись к лицу собеседника, и фраз, брошенных на воздух, здесь действительно нет.

Отсутствие звучащего слова уступает место «посторонним» звукам, которые складываются в партитуру одушевленного пространства – семейного, домашнего, закрытого общества, где живут, разговаривают и реагируют по-особенному. Шарканье тапочек служанки Анфисы (Елена Дриневская), которая, к слову, в спектакле Кулябина молодая и юродивая, скрежет смычка, доносящийся из комнаты несостоявшегося профессора Андрея Прозорова (Илья Музыко) – старшего брата сестер…

Художник Олег Головко создает на сцене бытовой мир, сглаженный от резких обозначений эпох – напольные часы в гостиной кажутся деталью начала века, Тузенбах (Антон Войналович) и Соленый (Константин Телегин) приходят в шинелях чеховских времен, но рядом же – яркий электрический свет современных гаджетов, вместо свечей и керосинки – фонарики айфона. Знаменитое «Трам-там-там» – объяснение в любви Маши (Дарья Емельянова) и Вершинина (Павел Поляков) – появляется в титрах с пометкой (sms), вызывая в зале довольный смех.

Обстановка дома – словно запыленная прошедшим столетием, выцветшая – пепельный оттенок интерьера комнат дает цветовую приглушенность так же, как текст в спектакле «звучит» приглушенно – лишь в голове актеров и зрителей.

Пьеса Чехова эпохи театрального натурализма в режиссуре Кулябина обретает новый уровень подлинности. Человек XXI века смотрит на перипетии четырех актов, представляя их в онлайн-режиме. Режиссер оставляет реализм и убирает театральность – смену мизансцен, героев, декораций. На сцене, которая охватывает весь дом Прозоровых (план дома выдается зрителям на руки), находятся все вошедшие в него герои, они сосуществуют единовременно, разделенные лишь невидимыми (здесь все-таки никуда не деться от законов театра) стенами комнат. Этот формат буквально реалити-шоу, в котором вынуждены пребывать актеры под пристальным вниманием зрителя, открывается срезом жизни, а не игрой в нее, отчего понятнее и ближе становятся поступки персонажей.

Актеры по-настоящему едят, ложатся спать, раздеваются до исподнего… «На сцене люди обедают,  пьют чай,  а в это время рушатся их судьбы...» – как писал Чехов.

Режиссер исчерпывающе прописывает психологическую и повседневную жизнь чеховских героев. Чтобы связать мизансцены, данные у Чехова сменяющимися, появляются новые сцены – связки, бытовые пантомимы, проживаемые актерами в тот момент, когда «главное» действие происходит в соседней комнате. Зритель же ощущает себя соглядатаем чужой жизни, отделенный от нее будто несуществующим стеклом.

Европейский тренд онлайн-жизни героев на театральной сцене, максимально приближающей происходящее к достоверной реальности, имеет кинематографические корни. На самом деле Тимофей Кулябин апробирует в спектакле уже отработанный эффект режиссуры англичанки Кэти Митчелл. Уникальность сценического представления – в том самом «здесь и сейчас».

Парадоксальным образом получается, что несколько грубоватое и «одноцветное» режиссерское решение обезмолвить героев перестает действовать на зрителя, когда тот поддается правилам игры и оправляется от первичного шока. Прием остается лишь основой режиссуры (к концу – уже монотонного) действия, а не идеи – видно, как отталкиваясь от непривычной задачи самоограничения, актеры преодолевают себя. Здесь проявляются чудеса самоконтроля и сосредоточенности – они «не слышат» громкие звуки, смех, плач партнеров – все те раздражители, на которые автоматически реагируют обычные люди. 

Четыре акта – четыре с лишним часа с тремя антрактами строго по ремаркам Антона Павловича – «конец такого-то действия» – ощущаешь ту самую накапливающуюся скуку, о которой вновь и вновь, на разные лады, говорят чеховские герои. «Скучно жить на этом свете, господа!»