Абхазский драмтеатр привез в Москву свою русскую програму

Сцена из спектакля "Самоубийца" постановки Абхазского государственного драматического театра имени С. Чанба. Фото пресс-службы театра "Et Cetera"

На сцену московского театра «Et Сetera» два вечера подряд вышли актеры драмтеатра города Сухуми. Театр носит имя Самсона Чанбы (писатель, драматург и общественный деятель) и в нынешнем году отмечает 85 лет с момента основания. Сейчас за пределами родного края театр, кажется, больше известен фестивальной публике. Вот и в Москве выступал последний раз в рамках международного фестиваля «Сезон Станиславского» пять лет назад.

На гастроли театр привез русскую программу. Классику двух веков русского театра – «Самоубийцу» Николая Эрдмана и «Бешеные деньги» Александра Островского. Но истинным раскрытием национального духа стала специально собранная гастрольная программа под символическим названием – «Открытие театра», в рамках которой были показаны отрывки из спектаклей репертуара. Образ народа - объединяющий. Фрагмент инсценированного исторического романа «Последний из ушедших» народного поэта Абхазии Баграта Шинкуба раскрывает кровоточащую рану раздираемой веками нации – глобус катится по сцене от турецкого султана к генералу царской армии. Потом будет сыгран «Юлий Цезарь» - об освобождении.

Художественного руководителя и режиссера-постановщика театра Валерия Кове не случайно ставят в один ряд с Римасом Туминасом и Эймунтасом Някрошусом. Во-первых, в их режиссуре - чудодейственная смесь национальной и русской школы театрального искусства, а Кове и Туминас еще и учились у одного учителя – Иосифа Туманова. Во-вторых, это режиссеры, чье мироощущение прорастает из национальной, народной почвы. В-третьих, они – ваятели сценических метафор.

Скульптурно-пластические мизансцены в полумраке сцены напоминают затемненные временем росписи на стенах храма. Акценты – на простых «мелочах». Цвет. Фактура. Статика, продленная чуть дольше обычного. Восточный контраст - из бархатной черноты сцены выхватываются насыщенные цвета - красное, белое, зеленое пятно. Многофигурные композиции массовых сцен словно сходят с живописного полотна.

Стиль Кове – строгий, выдержанный, аскетичный. На сцене - ничего лишнего, что могло бы помешать главному – раскрытию актера. Сценическое пространство заполняется не предметом, а воображением зрителя. Колесо, чемодан и кровать – вот тебе и Островский – пьеса о женитьбе, долгах и шальных деньгах. Остальное – в актере.

Если говорить в «старых» терминах, то театр Валерия Кове – это скорее театр представления, чем театр переживания. Актеры будто и не стремятся перевоплощаться, а горделиво и торжественно «несут» свою роль. Из этого зазора и рождается особенный ритм и атмосфера спектакля - спокойно-неспешная – будь то легкий абсурд Эрдмана или «купеческий» реализм Островского, который, в абхазском исполнении напоминает «Хануму» Авксентия Цагарели.

Абхазский театр по своему гендерному мировоззрению – мужской. Мужской актерский ансамбль – это античные воины, свергающие тиранию Цезаря («Юлий Цезарь» по Шекспиру) и «абхазские скоморохи» - актеры бродячей труппы, вчерашние крестьяне, в жарком споре нащупавшие сакральную тайну природы театра («Гуарапский писарь» Михаила Бгажба).

Мужчина - властитель, чья прямая и жесткая власть сглаживается и скрашивается женской природной хитростью и обаянием. Женские персонажи обладают характерностью – тонкой, внутренней. Иногда они кокетливо молчаливые (в «Береге неба» Заикаускаса, Асовского). Иногда - до смешного - убийственно говорливые (в «Кьоджинских перепалках» Гольдони). Но всегда - жаждущие утвердить право на свое мнение.

Национальный характер раскрывается именно в национальной литературе или близкой по темпераменту итальянской комедии положений, героико-романтическом максимализме Шекспира и Кальдерона («Жизнь есть сон»). «И лучший миг есть заблужденье/Раз жизнь есть только сновиденье», - кажется, эти слова давно там горько и проникновенно-правдиво не звучали со сцены в наше время.