Марина Гайкович
Выход статуй в «Пиковой даме».
Фото с официального сайта Мариинского театра
На фестивале «Звезды белых ночей» в Мариинском театре представили две оперные премьеры – в результате причудливой репертуарной политики афишу театра пополнили сразу два шедевра: «Пиковая дама» и «Травиата». Валерий Гергиев готовится к ремонту исторической сцены, заранее насыщая Мариинку-2 обязательными для оперного театра названиями.
Постановку оперы Чайковского маэстро доверил Алексею Степанюку, который в прошлом году инсценировал «Евгения Онегина», «Травиату» – Клаудии Шолти, после оперы Бриттена «Сон в летнюю ночь» это ее вторая постановка в Мариинском театре. Оба спектакля получились несколько бесхитростными, если не сказать безыдейными.
«Пиковая дама» – «не о картах, не о карточной игре», – пишет Алексей Степанюк в буклете (а мы-то думали!). Забавно, что одновременно с этим карточный домик весь спектакль стоит на авансцене – до тех пор, пока его не раздавит умирающий Герман. Она – «об отношениях со смертью, о том, что смерть может быть прекрасной, благодарной, искупительной…» Дальше – про то, что Графиня, быть может, ждала Германа; в четвертой картине она молодеет на глазах. Про то, что Графиня молодеет, мы не так давно видели в Большом театре, в спектакле Додина. У Степанюка эта сцена решена не так радикально, без танцев с Германом, но и не допотопно. Елена Витман, к счастью, не изображает трясущуюся в кресле старуху. Она впадает в забытье, гладя по голове то своих приживалок, то самого Германа, жалея его… До тех пор пока не очнулась от грез – тут уж, как и положено, валится в вольтеровское кресло. А маленький Герман в таком случае встречается со «смертью» еще в детстве – когда Графиня ему вручила три недостающие для строительства домика карты.
За Петербург отвечает дюжина колонн – то похоронно-черных, то парадно-золотых, да черная тюль (сумрак белых ночей), то и дело отделяющая Германа (смерть) со товарищи от остального мира. Да, статуи Летнего сада, а также фигуры, поддерживающие канделябры, оживают. Правда, движения их больше напоминают роботов, чем пластику благородных античных мужей и дев. Идея эта (любопытная, кстати: допустим, «статуи» могли бы как-то реагировать на события или хотя бы станцевать вместе с гостями на балу) остается брошенной. Но если колонны, пусть прием и банальный, можно принять, то оформление спальни Лизы в виде подиума с «персидскими» коврами (больше всего напоминающими те, что украшали квартиры россиян в 90-е за неимением лучшего) вызывает недоумение. Спальня походит не то на сераль, не то на комнату для спиритических сеансов, а Полина, с загадочным видом колдующая над свечами, – на ворожею. В общем, решение художника Александра Орлова ни оригинальностью, ни изящностью не отличается. Вспомним те же живые статуи и двуцветные колонны в последнем спектакле Давида Боровского («Евгений Онегин» в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко)… Прием один, а как все-таки по-разному работает!
Не блещут, причем в обоих спектаклях, и солисты Мариинского театра. Михаил Векуа хорошо справляется со сложной партией Германа: голос сильный, выдержки хватает – добавить бы еще артистической свободы, изобретательности (не стоило бы, скажем, оба раза обращаться к Елецкому на фразе «сегодня ты, а завтра я»). Другой тенор – Дмитрий Воропаев – в первую очередь может похвастаться красивым тембром, что его Альфреда Жермона и спасает. Действительно хорошая работа – у Романа Бурденко. Баллада Томского в его исполнении стала самым лучшим фрагментом спектакля, сорвав заслуженные (не дежурные) аплодисменты. Рассказ получился театральным, живым и передан был больше вокальной интонацией, чем собственно постановочными движениями. Как раз последние скорее мешали. Слова «вернула свое… но какою ценой!» сопровождались соответствующим и совершенно неуместным здесь жестом (герой хватает себя за причинное место) – как будто публика не догадалась до сих пор, какою же именно ценой Графиня три карты узнала. В Томском, конечно, есть что-то от поручика Ржевского – но для этого Чайковский предоставил режиссеру поле действия в седьмой картине, там, где «сучочки и девочки». В «Травиате» Бурденко пел Жоржа Жермона – с благородством, достойным представителя высшего света, меняя – вновь только интонационно! – презрение, надменность на сострадание и чуткость. Режиссер Шолти образу старого аристократа глубины не добавила. Как, впрочем, и всему спектаклю. Крутится-вертится, как карусель на Монмартре, жизнь парижского полусвета, ну и время от времени там происходят разные веселые и печальные события. Собственно, как начинка карусели – вместо лошадок – выполнена квартира Виолетты (художник Изабелла Байвойтер), от прихожей до будуара. Да, еще толерантность, это обязательно – не важно, к месту или нет, но высказаться надо! Женщина с бородой гуляет и на балу у Флоры, и на карнавале (на поклоны не выходит). Хорошо, пусть будет, спектаклю это ровным счетом ничего не добавляет.
А вот что очень впечатляет, так это работа Валерия Гергиева в «Пиковой даме». Вот кто умудряется говорить о жизни и смерти, рисовать и гром, и молнии, передать страх, и страсть, жажду любви и отчаяние, и ужас разочарования, и – в финале – трепет умирающего и ангельское видение. И спасение души.
Санкт-Петербург–Москва
