Дарья Борисова
Отношения отца и сына складываются непросто.
Фото Фрола Подлесного с официального сайта театра «Красный факел»
Под коротким названием-аббревиатурой прячется «мещанская трагедия» Шиллера «Коварство и любовь». Переименование интригует, переводит старинное «коварство» на язык современности: убийство. Тут добрую христианку Луизу будут постепенно убивать под неотрывным взором Христа. Во всю стену портала – экран с моргающими слезящимися глазами и терновым венцом над ними. Он смотрит на людские радость и беду, но ни во что не вмешивается. Только кровь начинает сочиться по лбу, глазам, когда преследование невинной Луизы набирает обороты.
Вы скажете: где-то мы это видели, лик Христа во всю стену. Конечно, видели – в скандальном спектакле Ромео Кастеллуччи «О концепции Лика Сына Божьего», который несколько лет назад получил резонанс того же свойства, что сегодня «Тангейзер». Похоже, «KILL» (новосибирский театр «Красный факел») вобрал в себя многие впечатления молодого режиссера Кулябина от спектаклей больших европейских режиссеров. Творцы существуют в диалоге, аукаются, перемалывают идеи друг друга в своих постановках. Это естественно и даже хорошо. Правда, в случае «KILL» удельный вес чужих находок все-таки великоват.
«KILL» появился в результате усушки и утруски шиллеровской драмы. Текст сокращен предельно, состав действующих лиц также. «Пьеса Шиллера, написанная в XVIII веке, – это памятник литературы, а не драматургия, – сообщает Кулябин в интервью, опубликованном на сайте новосибирского театра «Красный факел». – Чтобы выполнить адекватный современности сценический текст, сделать историю достоверной, я сократил монологи Шиллера, включил фрагменты из произведений Достоевского, Цвейга, Лессинга, из «Приглашения на казнь» Набокова». За бортом кулябинского спектакля остались мать Луизы, ехидная камеристка леди Мильфорд Софи, напыщенный царедворец фон Кальб, письмо к которому и погубило героиню. Из важной линии леди Мильфорд осталась пара сцен, и те оставляют ей мало возможностей оправдаться в глазах честного Фердинанда и зрителей. Естественно, о внешнем соответствии эпохе тоже речи не идет. Коробка сцены обита серым пластиком, по стенам и на потолке расположены лампы-трубки (они составлены крестами) – периодическое появление рабочих в резиновых фартуках и перчатках подтверждает первые мрачные догадки: это морг. Пространство зловещее, пустое, подсвеченное холодным казенным светом. Иногда в центр пустой сцены выносят ванну (в ней возлежит длинноногая блондинка леди Мильфорд), иногда – проектор и навесной экран, на котором для Президента фон Вальтера крутят балеты Иржи Киллиана и Уильяма Форсайта. Брутальный Президент, подтянутый мужчина в безупречном костюме, питает странную слабость к балетным танцовщикам. Иногда, сняв пиджак, поет «Knocking on heaven door» – обнимая микрофон, крутя бедрами. Но потом вновь облачается в пиджак и выводит на прогулку свою огромную, страшную немецкую овчарку (собака на сцене настоящая!) – фрейдистское сочетание, тяга к агрессивной силе и утонченной красоте.
Из реквизита постоянно на сцене присутствуют лишь микрофоны на стойках: практически все реплики, монологи и диалоги произносятся в микрофон. Вряд ли дело в неумении актеров подавать текст (хотя даже при наличии микрофонов понять некоторых удается не всегда). Видимо, такой способ коммуникации призван работать на атмосферу выхолощенности, невозможности преодолеть одиночество. Накануне к микрофонам периодически выходили персонажи спектакля Юрия Бутусова «Три сестры». И так же, как герои «KILL», внимали чеховские героини композиции «Personal Jesus». Микрофоны, хит Мэрилина Мэнсона и «титры», буквенное обозначение имен персонажей – вот кочующие из спектакля в спектакль нынешней «Золотой маски» компоненты.
В те несколько дней, что прошли со времени показа «KILL» на «Золотой маске», в кулуарных обсуждениях спектакль Тимофея Кулябина неоднократно назвали подражательным, головным, холодным. Раздавались разговоры, что надо бы поощрить Кулябина за его страдания с «Тангейзером», но благоразумие среди членов жюри возобладало. «KILL» действительно подражательный, головной и холодный. Коробит отношение к классическому тексту как к безответной старомодной махине, чей миф можно использовать в угоду своему нынешнему настроению. «Я больше не хочу ставить хорошие, правильные спектакли, – признается 30-летний Кулябин. – Устал, надоело, мне хочется живого диалога со зрителями». Но диалога нет на сцене, а между сценой и залом и подавно. Опытный зритель считает заявку режиссера на богоискательский дискурс: жертва Луизы Миллер тут залихватски приравнена к жертве Христа. Решение, продиктованное юношеским максимализмом постановщика, спорно, но имеет право на существование. Но что поймут те, кто не читал «Коварство и любовь» (не будем обольщаться, таких большинство, особенно среди молодежи, на которую, по его собственным словам, хочет работать Кулябин)?! Отравления как такового нет. Получается, Луиза умирает под гнетом разочарований – это метафизически, а буквально – под экраном, с которого смотрит на творящиеся безобразия Христос. А ведь была она девушкой набожной и богобоязненной, то и дело стояла перед экранным ликом на коленях. С обывательской точки зрения – напрасная жертва.
Стройный, красивый прошлогодний спектакль Льва Додина «Коварство и любовь» рассказывал о противостоянии бездушной государственной машины и живой человеческой жизни. «KILL» Кулябина, минуя станцию «государство», устремляется к вневременным категориям человеческого бытия. Это констатация, не комплимент. На оси эстетических координат режиссер выбирает вертикаль, но карабкаться по ней без осечек невозможно.
