Григорий Козлов подгадал к своему 60-летию премьеру «Братьев Карамазовых»

Одному из ведущих режиссеров Петербурга, художественному руководителю театра «Мастерская» Григорию Козлову исполнилось 60. С 28 февраля по 9 марта прошла юбилейная декада спектаклей мастера на разных площадках города: «Лес» в театре «На Литейном», «Бедные люди» в ТЮЗе им. А.Брянцева, «Идиот. Возвращение», «Старший сын», «Два вечера в веселом доме», «Грезы любви, или Женитьба Бальзаминова», «Москва – Петушки», «Дни Турбиных», «Братья Карамазовы» - в «Мастерской», созданной на базе студенческого курса Козлова в 2010 году и недавно пополнившейся его же выпускниками 2014 года. Для молодых зрителей эта юбилейная афиша – возможность охватить взглядом спектакли Козлова, идущие сегодня. Для зрителей постарше – повод поговорить о его театре, который мы знаем и любим на протяжении вот уже четверти века. И, конечно, о «Карамазовых», последней премьере, собравшей основные черты этого театра и неслучайно, наверное, открывшей юбилейную декаду.

В “Преступлении и наказании” Козлова, одном из лучшихпетербургскихспектаклей 1990-х годов (ТЮЗ, 1994), Раскольников (Иван Латышев) повторял в задумчивости слова маляра Миколки про то, как они с дружком “тузили” друг друга “по всей то есть любови, играючи”. Вот этот самый избыток любви - и в природе самой режиссуры Козлова, его театр лирической прозы всегда стремится выйти за пределы привычного формата (спектакли длятся по четыре-пять часов, а «Тихий Дон» - единственный, кажется, не представленный в юбилейной афише - и все восемь). Любовь к жизни, ценность земных ее мгновений – главная тема Козлова. И сегодня в «Братьях Карамазовых» одна из ключевых сцен - сон Алеши (Федор Климов), где старец Зосима (Андрей Аладьин) благословляет своего ученика «на послушание в миру». Алеша, очнувшись от сна, снимает подрясник и делает шаг навстречу зрительному залу, попадая в такт «Русского вальса» Шостаковича, - в мир.

Но при всем этом избытке любви земной возникает в спектаклях Козлова и парадоксально-противоположный режиссерский жест. Так когда-то в его «Легком дыхании» по рассказам И.А.Бунина (ТЮЗ, 2002), поначалу полном «задыхания» юношеских первых романов, ночных свиданий – вдруг в одно-два движения убирали постель с широкой лежанки, и то, что было ложем любви, становилось поминальным столом. И Оля Мещерская (Ольга Хорева) легко, как перед сном, задувала свечу. И так же легко в сегодняшних «Карамазовых» Митя (Антон Момот), внезапно застигнутый ответной любовью Грушеньки (Есения Раевская) и почти сразу судебным разбирательством по делу об убийстве отца - и все это опять в два-три режиссерских такта - увидев во сне бабу с плачущим дитем, решается за нее и за всех пострадать. Удивительна интонация молодого актера, просто и без усилий «отпускающая» все то, чего его герой так страстно желал еще несколько мгновений назад - так не держаться за собственноесчастье можно только зная или интуитивно догадываясь, что это счастье у тебя никто не отнимет.Это и есть интуиция бессмертия, один из главных христианских «кодов» романа Достоевского и всей русской классики – и Григорий Козлов из редких режиссеров, у кого эти «коды» сегодня живы.

Основа творческого кредо Козлова – актерское и человеческое братство-сестринство (об этом немало написано критикой) – тоже обнаруживает «земную» доминанту. Удовольствие следить, как строятся семейные сцены в его спектаклях по Достоевскому, Вампилову, Островскому, Булгакову, Шолохову. Но важен режиссеру и герой, несущий в себе «неотмирность» идеи всечеловеческого, не кровного только, родства. Неслучайно «Идиот. Возвращение» и «Старший сын», первые программные спектакли «Мастерской», оказались дилогией о блаженных. И именно «блаженный» Сарафанов (деликатный, доверчивый герой Алексея Ведерникова вполне оправдывает эту характеристику, данную ему бывшей супругой), не дописав ораторию «Все люди – братья», воплотил все же эту идею в жизнь - не только воспитал в одиночку двоих детей, но завоевал сердце и неродного сына. Козлов вдохновенно ведет эту лирическую тему, она ему близка, ведь другой главный его дар, наряду с режиссерским – педагогический. Мастер вырастил уже несколько поколений учеников, и формата газетной статьи не хватит, чтобы назвать имена даже самых талантливых из них – тут целая россыпь талантов.

В «Днях Турбиных» рождается совсем другая педагогическая поэма. В спектакле звучит романс Вертинского «То, что я должен сказать», и кадры старой кинохроники, на которых - лица юнкеров белой гвардии, проецируются на лица учащихся Санкт-Петербургского кадетского корпуса, шеренгой выстроившихся на сцене. «Я не знаю, зачем и кому это нужно, Кто послал этих мальчиков недрожащей рукой…» - звучит как призыв залу задуматься о будущем этих мальчиков в стране, готовой на очередном витке своей истории вновь войти в состояние гражданской войны. Но есть здесь и другое послание, и залу, и этим мальчикам-кадетам. Пример прекрасных людей, булгаковских героев, которых так талантливо, глубоко и всерьез играют молодые артисты «Мастерской» – самой заразительностью их сценического существования внушает мысль о том, что достоинство, вера, любовь и самопожертвование бессмысленны быть не могут нигде и никогда.

В финале «Братьев Карамазовых» тоже возникает почти открытое послание залу, оправданное плотностью всего пятичасового сценического действия. Спектакль только встает на ноги, но уже сегодня ясно - это событие. Замечательно сыграны все главные мужские роли. У Федора Климова, Антона Момота, Кирилла Кузнецова (Алеша, Митя, Иван соответственно) – и абсолютное попадание в суть персонажа, и сегодняшний «нерв». Карамазов-старший у Георгия Воронина неожиданно высветлен и оправдан, жизненным азартом и любовью к Грушеньке. Прекрасна и героиня Есении Раевской, и «роковая», и любящая, милосердная. Спектакль посвящен «другу и брату Алеше» - Алексею Девотченко, с которым Григория Козлова связывало творческое и человеческое братство на протяжении четверти века. И вот в сцене похорон Илюшечки Алеша – Климов, завершая финальный монолог: «Голубчики мои… не будем никогда забывать друг о друге. Милые мои…Вот мы теперь и идем рука в руку», - протягивает руки тем, кто рядом, вместе они делают шаг к авансцене, и слова, обращенные к героям спектакля, мизансценой этой разворачиваются и к зрителю. В сегодняшнем контексте, когда люди все чаще готовы делиться на «своих» и «чужих», такая открытая лирика звучит пронзительно – но светло и легко. И хочется, чтобы расслышали «свои» и «чужие» это послание режиссера и театра: милые мои, голубчики мои.

Санкт-Петербург