Дарья Курдюкова  |
| Миниатюры под пристальным
взглядом критика. Фото автора |
«Выезд из СССР разрешить…» – название выставки идет следом за решением властей 1977 года, когда Костаки уехал в Грецию, а его коллекция оказалась разделенной между двумя странами. Восстановить ее не удалось, в ГТГ нам сообщили: о том, что из Музея современного искусства Салоников часть костакиевского собрания в Москву не приедет, узнали в середине октября. Поэтому главное: перешедший Третьяковке авангард дополнили иконами, переданными в свое время Костаки в Музей Рублева, и народной игрушкой, оказавшейся в Царицыне. Кроме того, тут показывают нонконформистов, в том числе из собрания наследников коллекционера, и его собственные пробы кисти в примитивистском духе.
Костаки было плевать, что он собирает хлам. Вернее, что многие считали, что авангард не стоит ни внимания, ни ломаного гроша. Но человек, старший брат которого погиб в 27 на мотосоревнованиях, а мать, младший брат и тетя которого были арестованы, будучи подозреваемыми в покушении на вождя, среди всех этих проверок жизнью на прочность обладал счастливым свойством – был уверен в своем чутье и верен себе. Впрочем, сперва он, то шофер в греческом посольстве, то сторож в финском, увлекался предметами вполне достойными, хотя и делал это как-то без разбору – собирал и фарфор, и малых голландцев. Пока не понял, что во всем этом недостает какого-то коллекционного нерва. Первая авангардная работа появилась у него, тогда уже администратора в посольстве Канады, в конце 1940-х, в эпоху не то что невегетарианскую, а даже художников из костакиевской «целевой аудитории», еще 10 лет назад начавшую клеймить за формализм.
То, что считалось ерундой, хламом, пряталось по запасникам храмов искусств, потом стало аукционными топами, а он с этим жил. Как – трудно сказать, то есть выставка, понятное дело, «причесана» под выгородки и витрины, и за связку «искусство–жизнь», существовавшие бок о бок, тут отвечают фотографии. Вот от пола до потолка висят картины, а ведь это очень активная по цвету, по динамике живопись… требующая и эмоциональной отдачи тоже. А вот Костаки с псом Рыжиком, тот запанибрата кладет лапу ему на руку и позевывает. Вот домашние сборища (а к нему приезжали и Антониони, и Вайда), лекции, напоминающие нынешнюю вернисажную толкотню. И наконец, пустые стены.
Когда стало понятно, что нужно уезжать, он передал Третьяковке 142 картины и 692 графических произведения, говорят, самую ценную часть, хотя количественно большую увез с собой, «в порядке исключения» по разрешению властей (одна из кураторов показа Ирина Пронина сказала, в 1997-м в Салониках оказалось 1277 единиц живописи и графики, но это уже спустя 20 лет после эмиграции).
Коллекция авангарда в Третьяковке была бы другой без Костаки, да даже история искусства, которую во многом изучают по этому музейному собранию, могла бы читаться иначе. И важно, что его прихоть или чутье, как ни назови, подсказали собрать не только ватагу кубофутуристов и супрематистов первого ряда, но и оренбуржца Ивана Кудряшова со схемой супрематической росписи 1-го Советского театра в Оренбурге. Не только Филонова, но и, например, Климента Редько, «Восстание» которого с Лениным, изображенным почти как «Спас в силах» (а по сторонам Троцкий, Луначарский…), коллекционер считал главной картиной революции. Костаки жил с искусством и искусство собирал в развитии жизни, поэтому тут попадется пейзажец Кандинского со Смоленским бульваром, никак не намекающий на будущие абстракции, или ошарашивающая двусторонняя работа Ивана Клюна: там его супрематический экзерсис, а тут реализм в лоб, автопортрет бородача в духе живописи XIX века. Таких неожиданностей много, и когда неподалеку от икон видишь «Красного человека» Густава Клуциса, не в том, что это граненая фигура, а в ее условности, в ее охристо-красной палитре, начинаешь вдруг узнавать условность иконописи и вспоминаешь про то, что в эпоху авангарда это древнее искусство открыли заново. Костаки трижды пытался создать в Стране советов музей современного искусства, последний в 1990-м, в год смерти, с обещанием передать многое из своего собрания. Ничего не вышло, а греческая составная коллекции стала потом базой Музея современного искусства в Салониках. Но когда смотришь с антресолей с нонконформистами (которые тоже станут модными лишь годы спустя) в зал, где авангард оказался между иконой и народной игрушкой, думаешь, что авангард ведь для него был еще и верой в свою игру. И он не прогадал.
