Григорий Заславский
Дело было вечером, делать было нечего.
Фото Екатерины Цветковой/PhotoXPress.ru
«1968. Новый мир» – спектакль, который можно назвать дембельским аккордом «Группы юбилейного года», чью деятельность в Театре на Таганке оценивают неоднозначно. Скандалы сопровождали открытие выставок, ими подготовленных, и сделанных ее представителями спектаклей. «1968. Новый мир» – спектакль Дмитрия Волкострелова, уже известного молодого режиссера, который в течение сезона в театре не появлялся, – можно предположить, копил силы на этот последний рывок.
Как все другие проекты «Группы юбилейного года», новый спектакль краток, идет час десять без антракта. В программке написано как обозначение жанра – «спектакль, возможно, с эпилогом». Наличие его или отсутствие решается открытым голосованием зала, на премьере проголосовали «за», а если публика утомится всем предыдущим действием и проголосует «против», так выйдет еще короче. Если в некоторых других работах «Группы юбилейного года» на сцене обходились какими-то фрагментами из оформления прежних и легендарных спектаклей Таганки, то для «1968. Нового мира» художник Ксения Перетрухина придумала деревянную стену-выгородку, которая оставляет актерам узенькую полоску авансцены, тогда как деревянная стена, закрывающая сцену, как бы продолжает интерьеры зала старой Таганки. В этом месте на краю сцены обычно, разделяя сцену и зал, опускается пожарный занавес. Деревянный пожарный занавес – абсурд, безумие. Безумством храбрых был выход на Красную площадь тех, кто решился в 68-м протестовать против ввода советских танков в Прагу, абсурдом был последующий судебный процесс… То и другое больше подразумевается, чем составляет содержание спектакля, разве вот последние слова, произнесенные на суде – Бабицкого, Богораз, Делоне, Дремлюги, Литвинова, в финале венчают спектакль этакой видеопоэзией, видеоартом: строчки «последних слов» наплывают, наезжают друг на друга, двигаясь по деревянной стене-экрану с разных сторон навстречу друг другу, актеры негромко читают их, каждый – свое, и слова, наезжая друг на друга, теряются в «эфире», как терялись в радиопомехах тогда вражеские голоса.
Композиция спектакля – сложносочиненная, в ней прихотливо сходятся, сталкиваются, как элементарные частицы, реплики из текстов, которые были опубликованы в тогда самом прогрессивном литературно-художественном журнале «Новый мир». Тут и строчки стихов, цитаты из прозы, статей Майи Туровской и Константина Рудницкого, монтаж получается изобретательный и осмысленный. Не о Праге – о жизни. Еще одним строительным и даже краеугольным камнем конструкции становится знаменитый фильм Михаила Калика и Инны Туманян «Любить» и диалоги из него, переданные молодым актерам Таганки. В фильме же интервью, взятые у прохожих, которых спрашивают об одном: «Что такое любовь?» – тоже соседствуют со сценами, в которых снимались актеры «Современника». Кваша, например, Валентин Никулин… Механическая привязка всего и вся к «пограничному» 1968-му наполняется смыслами. В паузах на стене-экране обозначается звучание очередного шлягера того же года – Rolling Stones, Beatles, причем вслед за названием песни каждый раз следует уточнение, что песня исполняется так тихо, что ее совсем не слышно. Но музыку и даже слова в зале многие помнят, знают. Так что – слышно, и снова – точно также не слышны и одновременно слышны были слова и протест этой самой горстки, которая вышла на площадь.
Во всей этой театральной истории несколько расстраивает одно – приблизительность. Часть первая, в которой, как уточняется на стене-экране, «ничего не происходит». На авансцене сидят пятеро – актеры Елизавета Высоцкая, Марфа Кольцова, Александр Марголин, Роман Сорокин, Анна Хлёсткина, одетые по моде конца 60-х (художник по костюмам – Леша Лобанов). Занимаются – каждый своими делом. Один – задумался над шахматной доской, другая – красит ресницы… Глядя на них, думаешь о том, как мало знают актеры о той жизни. Тогда, например, тушь и краска быстро сохли и девушки вынуждены были «приплевывать» в краску. Шахматные задачки решали, погружаясь с головой в еженедельник «64», кастрюлек эмалированных было меньше, чаще пользовались алюминиевыми… И т.д. Актерская игра – особенно когда ничего не происходит – нуждается в деталях, подробностях, которых тут сильно не хватает. Зритель дофантазирует? Но ведь и зрителю нужна какая-то пища для глаз, для ума. К тому же тем, кто видел спектакли Волкострелова, несколько мешает, что очень похожая сцена уже была у него в одном из предыдущих спектаклей, в одной из предыдущих серий его театрального наследия. Лень было придумывать что-то новое, если однажды уже что-то получилось? Что же, в целом правильный подход: таково правило эстрадного артиста – менять публику, а не репертуар.
И еще: спектакль вышел очень холодным, а – как бы то ни было – на Таганке и по куда менее значительным и эмоциональным поводам спектакли получались страстными. Захватывающими в самом что ни на есть буквальном смысле. А тут – пусть исподволь, не сразу, обиняками – говорят о пражской весне и пражских событиях, где сошлись сразу несколько, много частных трагедий, то есть претензия – на гражданский поступок, в русле гражданских спектаклей Таганки, которых было немало за полвека «с Юрием Любимовым», а все – с, как говорится, холодным носом. Не по-тагански, хотя и с фантазией.
