Modernlife

В спектакле Малого драматического театра – Театра Европы, купив вишневый сад, Лопахин громко и победно поет популярную песню Modernlife. Постановщик спектакля – Лев Додин, режиссер – Валерий Галендеев. Додин обращается к «Вишневому саду» во второй раз, спустя 20 лет. С тех пор утекло много воды, и новый спектакль с его тончайшей нюансировкой смыслов, метафор и символов требуется посмотреть не единожды, чтобы приблизиться к смыслам. 

В новом спектакле не хватает двух персонажей, Симеонова-Пищика и Прохожего, текст сильно сокращен, реплики переставлены, некоторые изменены. Откуда же возникает странное ощущение, что спектакль чеховский? Его композиция построена по принципу эллипса, к форме которого неоднократно прибегал Шекспир. Действие развивается вокруг двух равноправных и взаимодействующих центров: Раневская (Ксения Раппопорт) – Лопахин (Данила Козловский). Как они не похожи – и при этом у них есть нечто общее! Раневская предстает истинной женщиной Серебряного века. Она женственна, аристократична без малейшего намека на претенциозность, вокруг нее вращается маленькая вселенная обитателей имения с вишневым садом, «прекраснее которого нет на свете». Ей в буквальном смысле аккомпанирует сад, в котором некогда протекала счастливая беззаботная жизнь. В строгую метафорическую сценографию Александра Боровского вписываются кинокадры, точнее – маленький фильм, запечатлевший сад и его обитателей. Потрясающая работа кинооператора Алишера Хамидходжаева, поэтично снявшего в Германии вишневый сад, находящийся под охраной ЮНЕСКО, и жизнь в нем, стилизованную под немое кино, где Раневская–Раппопорт невольно заставляет вспомнить звезд немого кино, Веру Холодную или Грету Гарбо, при том что актриса никому из них не подражает. Она существует так, что вспоминаются строки Пастернака: «Быть женщиной – великий шаг,// Сводить с ума – геройство». Прелестная, добрая, милая, кружащая всем головы, но погубительница или, по Достоевскому, «инфернальница». 

Замечательным партнером актрисы стал Игорь Черневич (Гаев). Он мягко играет недостатки, присущие его герою. Да, он много говорит, далек от жизни и не может обойтись без Фирса, но он добр, интеллигентен, трогательно привязан к сестре, к Ане и Варе. Актер не издевается над своим героем и внушает к нему симпатию, что в этом спектакле важно. Аня (Екатерина Тарасова) – дичок, выросшая без матери самостоятельная молодая особа. В Варе (Елизавета Боярская) не чувствуется приживалки, она равноправный член семьи, в которой все любят друг друга. К этому семейному кружку примыкает Шарлотта (Татьяна Шестакова). Но она существует отдельно по собственной воле, остро ощущая свое одиночество. Подчеркивая свою чуждость, она растравляет себя и доводит до истерики. Шарлотта не показывает фокусов, у нее нет чувства юмора, она добровольно погрузилась в океан одиночества, откуда не хочет и не может выйти. Верно подмеченный характер современен и встречается не столь редко.

Роли Епиходова (Сергей Курышев), Дуняши (Полина Приходько), Яши (Станислав Никольский) сведены к минимуму, но актеры создают выразительные характеры, создавая атмосферу спектакля, в котором есть место юмору. Петя Трофимов (Олег Рязанцев) из сына аптекаря превратился в сына дворянина, но он остался тем же разночинцем. Каких только Трофимовых мы не видели – революционеров, бездельников, будущих чекистов и т.д. В этом спектакле Петя Трофимов – милый интеллигентный мальчик с идеалами, вписавшийся в семью Гаевых–Раневских.

Противостоящий и все же тесно взаимодействующий с обитателями имения Лопахин – самый непредсказуемый характер. В деловом костюме, при галстуке, шляпе и желтых башмаках, философствующий о своей необразованности, он не имеет ничего общего с приевшимся на театре образом нового русского. В нем угадывается другой, новый тип нашего времени, еще не до конца разгаданный и изученный, скорее всего потому, что он пока нечасто встречается в нашей жизни. Петя Трофимов не без основания сравнивает Лопахина с хищным зверем, необходимым «в смысле обмена» веществ, но Лопахин более сложная личность, и не в хрестоматийном плане: тонкие, нежные пальцы, как у артиста, – всего лишь штрих. Додин в неожиданном ключе интерпретирует предложение Лопахина о разделении вишневого сада на дачные участки. На миг он превращается в Астрова, рассказывающего о лесах. С указкой, как Астров, он подробно повествует о своем проекте, и, если бы на каждом квадрате карты после его рассказа не появились бы самым вульгарным образом 25-рублевые ассигнации, его можно было бы принять за интеллигента. Мираж исчезает, и Лопахин вновь обретает свою физиономию. Таких микропреображений Лопахина в спектакле немало. Modernlife он поет на английском языке с хорошим произношением. И этот намек понятен. Еще более это касается сцен с Варей, которые решены достаточно смело. Он действительно не прочь жениться на ней. В одной сцене он ее страстно целует, но тут же отталкивает. В другой сцене он ее уводит, и она возвращается похорошевшей, с распущенными волосами, но он вновь ее отталкивает. Варя фригидна? Вряд ли. Дело в другом. Не может он встать на якорь. Это пастернаковская «тяга прочь» и «страсть к разрывам». Вокруг Раневской и Лопахина, которые то сходятся, то расходятся, происходят все основные события. Однако спектакль начинает и заканчивает Фирс (Александр Завьялов). Что бы ни говорил Епиходов о том, что Фирсу надо к праотцам, слова эти пустые. Крепкий, с достоинством проживший жизнь старик в потертой красной ливрее, выполняющий свой долг. Никакой шаркающей походки. Он хранитель домашнего очага и летописец этого места, не бросающий слов на ветер. Достойно, как жил, он заканчивает жизнь. Нет элегической кончины забытого в заколоченном доме старика. Он поднимает экран и видит сплошную деревянную стену. Здесь прозаическая сценография Александра Боровского с многоуважаемым шкафом, книгами, столиком Раневской оборачивается метафорой. Стучит в эту глухую стену Фирс, не собираясь дешево отдать свою жизнь. Его не услышат. Но Року брошен вызов, как в античных трагедиях.

Вслед за этим тенями в белых одеждах предстанут те, кого изгнали, и тот, кто не остановился перед неправедным деянием, ибо он олицетворял прогресс и действовал во имя него. Так кто же из них прав? История поставит все на место, но надо ждать, наша modernlife всего лишь переходный период. И как звук лопнувшей струны в спектакле заменен на отвратительный вой сирены, бьющий по нервам, так в конце концов явственно, как проявленная старым способом фотография, вырисовывается наша жизнь со всеми ее большими и малыми конфликтами, предчувствиями и все-таки надеждами.

Санкт-Петербург