Ружевич в бункере

Старая женщина в поисках сына. Фото с официального сайта театра

На Новой сцене Александринского театра московский режиссер и руководитель театра «А.Р.Т.О.» Николай Рощин поставил пьесу польского драматурга Тадеуша Ружевича «Старая женщина высиживает». Пьеса эта, написанная в 1968 году, была передана самим автором Валерию Фокину, который предполагал ставить ее в Центре им. Вс. Мейерхольда, но по ряду причин постановка отменилась. Теперь, когда в Александринском театре выстроена Новая сцена с уникальными техническими возможностями, сам Бог велел пробовать в этих пространствах, готовых к любым трансформациям, ту литературу, которой цензура в свое время остановила путь как к читателю, так и зрителю.

Когда стало можно ставить абсурд в 90-е, общество оказалось эстетически глухим к постановкам по Беккету, Ионеско. В силу социальных аллюзий, сходного исторического опыта только Славомир Мрожек прижился в перестройку на нашей сцене. Однако вот уже полвека с лишним драме абсурда установлена у нас почти маргинальная клетка. 

Валерий Фокин и его молодой коллега Николай Рощин, который обращается к тексту Ружевича, кажется, хотят восстановить историческую справедливость: воздать должное абсурдизму как классике ХХ века, а не движению андеграунда. Тексты великих абсурдистов действительно прошли тест на прочность. 

 Ружевич, который не входит в священный ареопаг, но плотно стоит рядышком с великими именами этого направления,  в  пьесе «Старая женщина высиживает» бросает весьма и весьма неутешительный взгляд на современную цивилизацию как на свалку бытия  в прямом и переносном смысле. За тот период, что прошел с момента написания этой пьесы, реальность лучше не стала.  Герои, не успевшие опомниться от Второй мировой, говорят о грядущей третьей. Они сидят в кафе и пьют кофе из грязных стаканов (в городе острая нехватка чистой виды!), беседуют о философии, мистицизме, не замечая  не только глобальной мусорной свалки вокруг, но и того, что все они превратились в хлам бытия, – все это применимо и к реальности начала ХХI века.

Николаю Рощину, возможно, показалось, что эти смыслы слишком просты и слишком очевидны, поскольку он поставил спектакль поверх пьесы. Не желая погружаться в очевидное, режиссер проигнорировал и прихотливый способ построения действия, да и сам метафорический язык Ружевича. Рощин решил придать тексту большую актуальность: апокалипсис  в этом спектакле не только уже наступил, но человечество подстроилось и выработало привычку жить в апокалиптическом мире. Местом действия стало не кафе, окруженное мусорной свалкой, а бункер. С помощью видеопроекции, когда железный занавес открывается, мы видим, какой страшный мир окружает человека. О том, что есть море, можно догадаться только по чайкам, которые в большом количестве кружат над  скопившимися, кажется, за столетиями отбросами.

Бункер похож на тюрьму с элементами цивилизации. Здесь есть даже музыкальный автомат. Бросил монетку – и увидишь, как под стеклом появляется кассета с магнитофонной лентой, которая, разворачиваясь, падает в бездну и слышна не музыка, а скрип, шум. Возможно, это та самая «последняя лента Крэппа». Вот за столиком мы наблюдаем странное существо, похожее как на женщину, так и на мужчину. Это та самая Старая женщина. Официант что-то кричит ей, она издает в ответ животные звуки. Кружит вентилятор, бросающий тень на стену. 

85-летняя женщина (главную роль играет Елена Немзер) хочет родить, она то и дело обсуждает этот вопрос, предлагая самой себе разные решения от традиционного способа зачатия до искусственного оплодотворения с помощью развитой генетики. Сюжету с явлением сына матери (именно этот мотив держит нерв пьесы и разрешается намеком на трагический финал) режиссер ходу не дает: Старая женщина разрывает яму на свалке с телом  сына, убитого стражником. 

В спектакле одни образы сменяют другие без внятной сцепки. Скорее  текст Ружевича становится поводом для визуальных картинок. Образы не доводятся до метафор, а сужаются до иллюстративного комментария. Слов Старой женщины «Он вышел из меня, как из кабины орбитального корабля» достаточно, чтобы в спектакле появился космонавт. Ее брюзжание по поводу собственной бесплодности сопровождается другой картинкой: показывается официант с приделанным искусственным членом. Клерикальные мотивы текста дают основания режиссеру ввести дополнительных персонажей – кардинала и даже Иоанна Павла Второго, обоих почему-то играют женщины.

Означает ли это, что Церковь выродилась до такого гротеска, или благословила цивилизацию, выродившуюся в хлам, или же тут в бункере собрались все сословия, чтобы делать вид, что живут, – все это остается без ответа, как вопрос, чего же ожидала Старая женщина.  

Санкт-Петербург–Москва