Дарья Курдюкова
Зрители могут подсматривать в таксифот за чужой семейной историей. Фото автора
Выставка, открывшаяся в Московском музее современного искусства на Гоголевском бульваре, сделана вместе с Frolov Gallery, а посвящена прадеду художника, строившему железнодорожные мосты главному инженеру Коломны, а по совместительству фотографу-любителю Григорию Шпейеру. Он погиб в тюрьме после ареста в 1932-м по «делу инженеров». Повесился, по официальным данным. «Транквилизацию памяти» Богдан Мамонов ведет с 2005 года и частями этот свой проект представлял уже не только в России. А в Москве с частью этого проекта был номинирован на премию Кандинского в 2008 году. Обращенная к прадеду, который здесь стал соавтором художника, выставка названием отсылает к имперской, но другой эпохе – к Гаю Светонию Транквиллу и его жизнеописанию Калигулы.
Богдан Мамонов называет свою выставку путешествием, и получается, что это путешествие между раем и адом. Сквозь дебри личной и коллективной памяти. Отправная точка маршрута – таксифот прадеда, приспособление, чтобы смотреть стереоскопические снимки. Григорий Шпейер, увлекшийся стереоскопической фотографией, выписал его из Франции вместе со стереоскопическим фотоаппаратом в 1910 году. Таксифот – из немногого, что осталось материальной памятью от предка и одновременно способ задать систему координат, систему видения истории, опять-таки личной или коллективной. Для прадеда это была возможность сохранить объемными воспоминания о семейных буднях с игрой в чехарду или, например, с его миловидной дочерью Фаиной, которая задумчиво поедает клубнику (таксифот в рабочем состоянии, и шпейеровские снимки можно посмотреть в объеме через него). Мамонова принцип двоичности стереокадра отправляет к размышлениям об амбивалентности трактовок. Поэтому в пандан к развешанным/пущенным кое-где в виде проекций прадедовским снимкам идут живописные парафразы на их тему уже от самого художника. Картин стереоскопически по две на кадр, только Мамонов всякий раз акцентирует их неидентичность: то есть они похожи, но то на одном холсте вдруг все видится с каким-то другим цветным фильтром, то детали вовсе выцветают, оставляя, как конспект, только одну фигуру. Всякая память избирательна.
Но еще до таксифота будет преамбула – Страшный суд, детский рисунок Мамонова, навеянный, по его словам, босховским «Садом земных наслаждений». Тема задана. Дальше – ад или рай. Так вот дальше художник берет жизнеописание Калигулы, сделанное Гаем Светонием Транквиллом, отчасти чтобы оправдать игру слов в заглавии проекта, отчасти чтобы применить тот самый принцип двоичности, когда один и тот же сюжет, оставшийся прадедовским снимком или перефразированный Мамоновым в картины, напоминающие чуть белесые фрески (на холст он наносит мел с клеем), сопровождается цитатами то с доброжелательными, то с негативными характеристиками. Один рукав музейной анфилады уводит в ад, другой в рай, но и там все небезоблачно: человек-птица на видео бесконечно и тщетно пытается взлететь.
С историей, портрету которой так легко придать черты противоположных нравов, с памятью частной, которая так часто кардинально корректируется официальной памятью, работают многие – взять хотя бы Ирину Нахову, Гришу Брускина или Георгия Кизевальтера. Если говорить о художниках другого поколения, в следующую среду в галерее «Триумф» откроется посвященная блокаде выставка фотографа Макса Шера «Карта и территория». Богдан Мамонов, разыгрывая действо, где одни и те же сюжеты приводят к таким разным финалам, где кроме фото-картин-видео еще появляются крошечные железные дороги, где рельсы то мирно соединяют какие-нибудь две точки, то уходят и рушатся, как жизнь, в пасти камина в одном из залов, – так вот эту идею двоичности, двойственности он доводит почти до абсурдного апогея. Ведь история, не только семейная, а вообще история, полифокальна, и стоит быть очень внимательным к деталям, чтобы не исказить ее.
В «Транквилизации памяти» автор прописывает маршрут, но по большому счету оставляет право трактовки за зрителем. И в раю, и в аду финал остается поэтичным или, напротив, страшным закруглением истории, и в целом выставка со свободной развеской и расстановкой объектов порой буксует в длиннотах и в конце концов уходит далеко от главного героя. Можно предположить, возникли они из-за необходимости вписать все это в большое пространство, где смысловые переходы между комнатами не всегда проработаны, так что острота впечатления именно от экспозиции постепенно истаивает.
Впрочем, когда так последовательно пытаются унифицировать сверху видение истории, когда общественность трясет от обсуждений концепции единого учебника истории, нелишне напомнить о существовании другого взгляда. «Другой» как категория – одно из главных условий рефлексии. Не учебником единым успокоится память.
