Жертвы Инквизитора. Премьера оперы «Дон Карлос» в Большом театре

 
Ну что ж, в Большом появился очередной хит – и снова, вслед за прошлогодней «Травиатой», повезло Верди. Обесточенному скандалами театру эта постановка, на мгновение возвращающая слушателя в уже забытый «золотой век», как нельзя кстати.     

Дон Карлос – в первую очередь опера про политику и только во вторую – про любовь. В рамки этого сюжета можно было бы ловко загнать какую угодно концепцию – хоть про нас (одна сцена аутодафе чего стоит), хоть про марсиан, и наверняка получился бы прекрасный спектакль. Режиссер Эдриан Ноубл и художник Тобиас Хохайзель сделали оперу ровно о том, о чем написано в либретто. Бесконечные коридоры Эскориала (правда, не такие роскошные, как в оригинале) превращаются и в монастырь, и в сад, и в королевские покои, и в городскую площадь. Одинокие голые деревья, мокрый снег, кое-где – подтаявшие грязные сугробы: зима в Испании? Скорее всего – у каждого в душе. Чему радоваться? Потерянной любви? Предчувствию измены? Ужасу покарать собственного сына во имя удержания власти? Несчастьям уничтожаемых фламандцев или жутким сценам инквизиции? Каждый, каждый герой этой драмы давно потерял право на счастье, а Великий Инквизитор, кажется, вообще никогда не знал, что это такое – все человечное ему чуждо, он – как страшная тень, перед которой все падают ниц. Страшные неволюнтаристские времена: казалось бы, всего лишь один шаг против правил, одно отступление от строгих рамок политической узды, маленькая порция свободы, о которой так мечтают молодые Карлос и Родриго, и все образуется; но нет – даже ценой их жизни. 

 
Королевский двор XVI века с его роскошными платьями и головными уборами – праздник для художника по костюмам. Женские и мужские туалеты в исполнении Морица Юнге изящны, даже учитывая их природную тяжеловесность; от сияющих золотым шитьем нарядов королевской четы веет вопреки торжественности момента могильным холодом – когда в белых рубахах и длинных колпаках выводят еретиков. Сцена аутодафе, пожалуй, самая эффектная – когда спускающиеся с неба клетки прерывают всеобщее ликование и заставляют толпу замереть (сцена эта словно сошла с полотен великих живописцев), когда сын скрещивает шпаги с отцом, лучший и верный друг предает, а полный нежности голос с небес заставляет услышать и вопли сжигаемых заживо.  
Самое ценное в этой постановке то, что она не затмевает музыку Верди, наоборот, дает возможность услышать комментарии композитора, зашифрованные в партитуре. «Слезы» флейты в арии Елизаветы, бархатный любовный кларнет в сцене прощания Елизаветы и Карлоса, низкую траурную медь, предвещающую гибель Родриго, наконец, исполненную печали виолончель во вступлении к арии страдающего короля Филиппа. Дирижер Роберт Тревиньо, стараниями Василия Синайского получивший право играть премьеру, превратил оркестр пусть и не в идеально слаженный, но живой и, самое главное, театральный организм, способный одной только интонацией передать все страсти драмы. 

 
Кастинг заставил поверить в собственные силы: лучшими, и это втройне приятно, оказались наши певцы. Итальянец Андреа Каре был, очевидно, не в форме, местами был близок к срыву, но, к счастью, выстоял. Игорь Головатенко, пожалуй, сделал свою лучшую роль на сцене Большого: сочный, страстный баритон вкупе с актерской динамикой совпали в его интерпретации партии Родриго. Дмитрий Белосельский – только пением способный из бескомпромиссного, властного правителя превратиться в человека, обнажающего свои слабости, Вероника Джиоева – нежная и покорная Елизавета с идеально ровным сопрано. Наконец, Мария Гулегина – примадонна с недюжинным актерским дарованием, настоящий боец, способная взять себя в руки и неровности первой арии затмить колоссальной энергией второй, заставив и зрителя поверить в раскаяние Эболи.