Наталия Звенигородская
От «Щелкунчика» этого и ждут: должна быть сказка, а сказка должна быть красивой. Фото с официального сайта Михайловского театра
Основ на сей раз не потрясали. Слегка сократили музыку Чайковского, но либретто не переиначивали, не посылали месседж ни урбанизированным неврастеникам, ни кем-либо по какому-либо признаку притесняемым меньшинствам, ни глобалистам, ни националистам. Воображение Дуато тщетно изживающие свои комплексы взрослые не занимали. Как и романтическая двойственность бытия или болезненное подсознание. Он не кидает камня в прошлое, не стращает будущим и не превращает милейшего дядюшку Дроссельмейера ни в Мефистофеля, как некогда Морис Бежар, ни в женщину, как в грядущей премьере Жана-Кристофа Майо в Монте-Карло. Дуато создал спектакль для детей. Хотя и родителям есть на что посмотреть. В этом хореографу помог художник-постановщик, обладатель «Золотой маски» как лучший художник по костюмам в балете Большого театра «Утраченные иллюзии», Жером Каплан.
На сцене никакой предметной суеты. Вообще почти ничего, кроме рождественской елки на фоне звезд, заглядывающих через огромное овальное окно в стиле модерн (визуально действие перенесено в начало ХХ века) в молочных тонов гостиной Штальбаумов и собственно ночного звездного неба в сцене превращения Щелкунчика-куклы в принца. Во время восточного танца в загадочном полумраке по сцене движется усыпанная каменьями громадная экзотическая рептилия, китайцы танцуют под легким, хоть и тоже очень большим зонтиком, снежинки – под «арлекином» из сверкающих сосулек, а Розовый вальс и финальное па-де-де исполняют на фоне величиною с дом елочной игрушки а ля гофрированная испанская грангола.
Но красивее всего – костюмы: цвета и фасоны женских манто и платьев на рождественском празднике, «слюдяные» пачки снежинок, обворожительные шальвары евнухов в восточном танце. Даже Мышиный король, вынужденный танцевать в меховом трико и изопреновой венгерке, на редкость элегантен. Уместны и остроумны незатейливые придумки: настоящие марионетки или чудесное оживление Щелкунчика. Пытаясь спрятать куклу от злого Мышиного короля, Маша стремглав бежит из кулисы в кулису, и при каждом новом появлении Щелкунчик в ее руках вырастает, пока ростовую куклу не сменяет наконец танцовщик (его она, конечно, на руках не выносит, а выводит за руку).
Выбранный для «Щелкунчика» язык Дуато называет пусть и «другой», но все же классикой. Полученный в Петербурге опыт признает очень ценным. Упражняется и в чистой классике, и в народно-характерном танце. Не стесняется пластических и мизансценических перекличек не только с несколькими версиями «Щелкунчика», возникшими на протяжении ХХ века, но и, к примеру, с «Петрушкой» Фокина–Бенуа. И если за родной хореографу испанский танец можно не беспокоиться, русский в его интерпретации у некоторых в зале вызвал ту же реакцию, что и у самого Дуато – так ненавистная ему «испанщина» в «Дон Кихоте», «Лебедином озере» или «Лауренсии». Однако четверо лихих матросов (Иван Зайцев, Сергей Стрелков, Никита Кулигин, Андрей Лапшанов) так технично и с огоньком исполняют эту смесь гопака и цирковой акробатики, что большинство в зале встречают их живым сочувствием. На чужой территории Начо Дуато не так вольготно, как в авторской хореографии. Он свободнее вздыхает в те моменты, когда сквозь классические формы прорывается его фирменный стиль (например, когда в танце гостей на празднике у Штальбаумов струящиеся материи платьев вторят струящейся дуатовской пластике). В остальном выручают чувство меры, отказ от претензий на сенсационные открытия и понятное человеческое желание под Рождество рассказать волшебную сказку не о несбыточных мечтах, а о скором и прекрасном будущем.
Центральные пары в двух премьерных составах очень разные. Маша Оксаны Бондаревой – озорная девчонка, каких немало в каждом дворе. Ее Принц (Леонид Сарафанов) взрослее и мудрее. Идеал и защитник. Обратившая на себя внимание еще в годы учебы сценическая манера и нынешний опыт танцовщика – существенная подмога хореографу в его стремлении к классичности. В Викторе Лебедеве, напротив, нет еще основательности возраста. В мальчишеском обожании парадоксально уживаются порывистость и сдержанность. Как и следовало ожидать, органичной в этой постановке оказалась Анжелина Воронцова. Ее фактура, повадка, мягкость линий и милота к лицу новогодней сказке, лишенной инфернальности, но не срывающейся в сусальность рождественских открыток столетней давности.
Одним словом, петербуржцам и гостям Северной столицы есть куда повести детей в новогодние каникулы.
Санкт-Петербург–Москва
Дарья Гармоненко