Дарья Курдюкова
В зале с работами Игоря Вулоха. Фото автора
На Петровке, в Московском музее современного искусства открылась выставка Игоря Вулоха. Когда в 2008 году Музей ART4.RU сделал ретроспективу к 70-летию художника, ее нарекли самой представительной – больше 120 работ. Нынешний, готовившийся к 75-летию художника показ перекликается с предыдущим, вместив в себя даже больше. Но он стал поминальным – Вулох ушел прошлой осенью.
Московский музей современного искусства, Фонд творческого наследия Игоря Вулоха, музеи и коллекционеры объединили усилия – две сотни картин с рисунками и даже фарфоровые тарелки с росписями по эскизам Вулоха. Куратор Андрей Толстой выстроил их по хронологии, чтобы показать путь Вулоха, путь его видения, и в этом пути, несмотря на отстраненность, остраненность авторского взгляда, зритель допускается к художнику близко. Возможно, потому у ретроспективы нет специального названия, оно бы отвлекало на концепты. Только имя художника.
Вулох не жаловал определения абстракциониста, которое удобнее всего к нему отнести. Но его живопись – с неузнаваемыми обобщенными интерьерами, сумерками, предметами, пейзажами, зимой (всё – по заглавиям картин), а чаще просто с лишающими подсказки этикетками «Композиция» или «Без названия» – далека от удобства, когда как по вагонным полкам можно разложить все «измы» и ехать дальше. Он, конечно, двигался дальше, но проживая «внутреннее путешествие». Сюжет у Вулоха не важнее видения, да и вообще не важен.
Первый этап его «внутреннего путешествия» фигуративный. «Церковь в Казани» 1953-го (для Вулоха это год поступления в Казанское художественное училище) – пастозная, убеленная, как сединами, снегом, с вороньем на ветке коченеющего дерева – и написанный в 1960-х портрет девочки. Там взгляд уже сосредоточен на эмоции, которая зреет от темных тонов с вспыхнувшим вдруг желтым не то цветком, не то бантом, от черных глазищ – само лицо обобщая, превращая в повод, чтобы писать не человека, а состояние. От этой работы шаг в сторону – и вспомнятся экспрессивные портреты Анатолия Зверева, приятеля Вулоха. И еще здесь есть «Интерьер» 1960 года – семейная сценка, в XX веке заново в коллаже варьирующая одну из любимых тем классического искусства. Но это все – другое по отношению к его «другому искусству» зрелых лет.
То залегание ярких пластов, то красочные всполохи (в «Диптихах» перекликающиеся с абстрактным экспрессионистом Марком Ротко), то цветные «Сны», то процарапывание поверх красочного слоя, из-под которого виднеется другой, вскрывая полифонию цвета, – аскетичный в выборе средств, Вулох выжимал из них максимум. Его работы медитативны, они не о движении и форме, а об интенции движения и импульсе формы. О свете, брезжащем в цвете. Это словно бы зрение, уходящее в расфокус, чтобы исследовать то, что живет за видимой поверхностью. И в начавшемся в 1968-м «чистом белом» колористический диапазон еще сузится, обостряя эмпатию (и пойдет параллелью «белому на белом» другого нонконформиста, Владимира Вейсберга). Творчество для Вулоха, вероятно, было сродни вере – недаром во времена «белого периода» он пошел работать ассистентом на кафедру западных вероисповеданий в Духовную академию при Троице-Сергиевой лавре.
Абстракцию, отрешившуюся от нарративности, можно (вос)принимать или не принимать. Но Вулох предложил более интимное переживание живописи. При внешней отдаленности (непонятности образа) зритель тут допускается ближе обычного. Его место не рядом с художником – он уже как будто смотрит глазами автора, из его шкуры.
Искусство Вулоха сродни музыке – по бессознательности отклика. Бывает, в тишине слышишь, как по соседству кто-то разыгрывается: упражнения, обрывки музыкальных фраз, то бегущие, то спотыкающиеся и возвращающиеся к началу – наливаются силой, превращаясь в мелодию. И поэзии его искусство тоже сродни. В 1994-м он иллюстрировал Тумаса Транстрёмера, который потом, в 2011-м, получил Нобелевскую премию. Познакомившись у Наума Клеймана, полвека Вулох дружил с Геннадием Айги. Вот Айги с его «какой же Мощью надо быть/ чтоб так Безмолвствовать как будто перед бурей/ в столь скудном существе как я». У Вулоха – бумага и тушь. Геометрия черного с белым, прямоугольники, квадраты, линии, складывающиеся в подобие оконного переплета – и одновременно взрывающие все это спокойствие те же черный и белый, что того гляди вырвутся из рамы. Графической поэтике, посвященной поэзии Айги, отданы две последние музейные комнаты (дизайнер выставки – Дина Караман). Направо и налево – деревянные мостки, уводящие в черноту. В ней – не молчание, рисунки Вулоха и слова Айги.
