Дарья Курдюкова
Странное «откровение» для обзора, но самое сильное впечатление от итальянского вернисажа было – они смотрят выставку. Ну просто мы как-то привыкли, что вернисаж – чтобы пообщаться. А тут, отстояв после торжественных речей в соседнем Odeon Cinema очередь на вход в Палаццо Строцци, оставив двор с фуршетом на потом, люди устремились к картинам-скульптурам. И даже читали экспликации. Это правда удивительно, и тебе, успевшему разглядеть все загодя, почти неловко и завидно, что вот сейчас у них момент первого открытия, а ты лишь наблюдаешь за этим.
Кураторы Джон Боулт (США), Николетта Мислер (Италия) и замдиректора Русского музея по научной работе Евгения Петрова привезли во Флоренцию вещи из ГРМ, Третьяковки, Этнографического музея и Музея искусства народов Востока, Российской национальной библиотеки и наших региональных музеев. «Русский авангард» в заглавии – во многом условность, то есть выставка шире. До 19 января здесь показывают не то, что зовется модным, но мало что значащим словом «атмосфера», а культурную среду.
Встречают вас жаркие желто-синие «Гиены» Сарьяна, ночные волки малоизвестного Алексея Степанова и, как артиллерийские залпы, «Черный круг» Малевича, «Черное пятно» Кандинского и непривычная абстрактная «Пустота» Наталии Гончаровой (это единственная работа, которая уже скоро вернется в Третьяковку на ретроспективу художницы). А в центре – жирной точкой – каменная баба X–XIII веков. Собственно, выставка о том, как, в частности, и из этой далекой точки спустя время разрастется другая художественная вселенная, где пустота на картинах авангардистов (и похожая на расползающуюся лужицу гончаровская «Пустота») уведет в новое пространство, иное переживание мира.
Николетта Мислер говорит, что мысли о таком показе появились еще году в 1985-м: «Мы захотели сделать выставку об истоках авангарда – фольклорные вещи, кружева и всякие такие предметы. Она прошла в Бохуме, но не в том объеме, как хотелось. Потом я предложила Неаполю выставку о Кандинском и шаманизме, и мы с Аллой Повелихиной из Петербурга работали над ней много лет. Она, Повелихина, говорила про шаманизм не у Кандинского, а у петербургских художников – Матюшина, например. С этим в итоге тоже не вышло». Потом в Неаполе в
2008-м Николетта и ее коллега Лючия Тонини в 2011-м организовали две конференции о влиянии шаманизма и Востока на русскую культуру. «Ну, вот так все как-то и выросло в эту выставку, – продолжает госпожа Мислер. – Мы встретились с Джеймсом (Джеймс Брэдберн – нынешний директор Фонда Палаццо Строцци. – «НГ») и говорим: «Джеймс, возвращаемся к нашей первой идее?» – «Давайте, будем делать большую выставку». Евгения Петрова вспоминает посвященную авангарду и народным корням экспозицию начала
1990-х, «которую показали впервые тоже не в России, но потом и у нас. Ведь многие художники собирали и лубок, и деревянную игрушку, и иконы», и в тот же ряд вписывается показ «От иконы до Малевича», прописавшийся в 2011-м в Палаццо Питти.
Говоря о русском авангарде, всегда добавляют про сезаннизм и влияние футуризма с кубизмом. Само европейское искусство конца XIX – начала XX века засматривалось на Японию и Китай, и это тоже понятный сюжет. Сейчас кураторы выбрали более непривычный маршрут и, вновь задавая вопрос: «Запад или Восток?» – шагнули на Восток. Время с 1890-х по 1930-е, вокруг Первой мировой войны и Октябрьской революции, время «Весны священной» и блоковского «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы» с Россией-сфинксом «с древнею загадкой», когда все начало вертеться и переворачиваться, когда одна голова орла тянулась к Европе, а другая уткнулась в хтонические дебри своей истории, когда деликатную поступь мирискусников заглушил бег авангарда, когда Русско-японская война не остановила увлечения Востоком (один из разделов экспозиции так и называется «Япония – возлюбленный враг») – когда по иронии истории снова как будто вернулось летописное «земля наша велика и обильна»… (Это ничего, что, скажем, Гончарова бОльшую часть жизни провела во Франции). Рядом с древнегреческой корой из «Древнего ужаса» Бакста стоит каменная баба, рядом с расписным шаманским бубном хакасов – тоже условное, будто ритуальное пространство ларионовского цикла «Времена года», рядом с ритуальной маской коряков – как сводная сестра, «Голова» Малевича.
Путешествие 1890-х цесаревича Николая на Восток, вернее, сперва в Грецию, а потом в Индию, на Цейлон, Яву, в Японию и Китай, и по Сибири – стало отправной точкой выставки. Одним из импульсов эпохи, прислушивавшейся к полифонии мира. Шаманизм, теософия, просторы неосвоенных имперских пространств и мир, сфокусированный в букве какого-нибудь китайского каллиграфа, китайские изящные гравюры (подобные Ларионов показывал на первой выставке лубков в Москве в 1913-м) и рядом похожие, только уж фоном вошедшие, расширившие пространство натюрморта Гончаровой или «Семейного портрета» Петра Кончаловского. Художники хрестоматийные и малоизвестные, авангардисты, символисты и те, кто сам по себе и даже во втором ряду, от crеme de la crеme – эскизов Бенуа к «Соловью» Стравинского для дягилевских «Русских сезонов» или картин Филонова с его особой оптикой «знающего глаза», что созерцает космос в движении – до сибирских оберегов и скульптурок Михаила Матюшина, буквально «танцующих» от пластики древесных корней. Но – важно это сказать – здесь не поток кураторского воображения. Жанр выставки, пожалуй, можно назвать монографией-шоу, и в лучшем смысле слова. Четко выстроенная по разделам почти энциклопедия, не норовящая обратиться в энциклопедический словарь, изящно обыгрывающая именно визуальные акценты и рифмы. Жаль, что жаждущие национальных героев чиновники от культуры не прилагают усилий, чтобы привезти эту экспозицию в Россию целиком, а не в виде возвращающихся по домам-музеям работ.
Флоренция–Москва
