Наталия Якубова
Призрак Йозефа Бойса бродит по Зальцбургу. Фото с официального сайта Зальцбургского фестиваля
Зальцбург поражает именно этим контрастом: здесь чтят традицию и даже в сорокаградусную жару одетые с иголочки господа согласны с благоговением внимать многочасовым операм галантного века; однако та же самая благородная публика взирает и на грязь, пот и кровь современного искусства. К самым чтимым зальцбургским традициям относятся, конечно, ежегодное разыгрывание на Соборной площади одной и той же средневековой пьесы Jedermann (в версии Гуго фон Хомансталя), с одной стороны, с другой – Моцарт и все с ним связанное даже отдаленно. В этом году, конечно, в связи с парным юбилеем не обошли вниманием ни Верди, ни Вагнера.
В начале фестиваля Верди почтили весьма специфическим образом: в центре внимания постановщика «Фальстафа» (Дамьяно Микьелетто) оказался учрежденный композитором дом для престарелых оперных артистов. Именно там, с основном спя в холе на диванчике, обитает Фальстаф, или скорее оперный артист, когда-то прославившийся в этой роли (Амброджио Маэстри, впрочем, не стар и в прекрасной форме). Этот бывший Фальстаф уже ничего не хочет и ничего не жаждет, но в порядке некой благотворительности группка сердобольных молодых женщин пытается так и сяк расшевелить лежебоку, заставить его поверить, что есть еще порох в пороховницах... Фальстафа здесь даже не бросают ни в какую реку, а обдают из ведер сверкающими синими блестками... Увы, придуманный режиссером метатеатральный сюжет не очень-то ложится на идею самого Верди – не ту идею, что связана с домом ветеранов сцены, а на идею «Фальстафа».
Верх консерватизма, казалось бы, обещала собой и постановка «Луция Суллы» Моцарта (режиссер Маршалл Пинкоски, художник Антуан Фонтэна): классицизирующие декорации, галантные танцы, костюмы из моцартовского века, картинные позы... Несколько лет назад в Зальцбурге была другая постановка: пространство было открыто всем ветрам (особенно революционным – заговорщики против римского императора таились во всех углах), эпохи и стили были смешаны, а благостный финал поставлен под сомнение тем, что тиран отказывался от своих притязаний на жену своего врага (да и от империи) лишь потому, что к его горлу был приставлен кинжал. Постановка этого сезона кажется демонстративным возвратом к тому, как положено. Позлясь и поудивляясь какое-то время, что режиссер вроде бы никак не хочет тебя развлечь во время длиннющих арий, постепенно начинаешь замечать скрытые достоинства спектакля, да и самой оперы (за пультом – Марк Минкоски). Подобранным для спектакля ансамблем (Виллазон–Перетятько–Кребасса–Кална–Либау) стоит любоваться как дорогим ювелирным украшением: для этого нужно время, неспешные смены ракурсов... Ну а кроме того, понимаешь, что это изделие все еще (в хорошем смысле) не готово: герой Ролланда Виллазона то и дело грозит разрушить гармоничную конструкцию; он-то как раз не влезает ни в какую оправу. Тиран Луцио Сулла оказывается настоящим романтическим героем: страдающим в тщетных попытках преодолеть предписанное ему одиночество. Вот он просит сестру уладить его сердечные дела – не решаясь признать, что сестра так навсегда и останется единственным разделяющим его любовь человеком... но об этом говорит слишком многое и в музыке, и в жестах. Вот он страдает по чужой жене не замечая, что раззадоривает его всего лишь сама ситуация его постоянной отверженности. Виллазон, конечно, представляет нам своего романтика с изрядной долей иронии. В финале, во время своего виртуозного вокализа Луцио Сулла бросает всю ожидающую его имперского решения «живую картину», в которой застыли приспешники и предатели, подданные и бунтари, и выходит к нам, садясь на край оркестровой ямы. В его императоре побеждает позер, которому важнее всего, что о нем скажет благодарная публика...
Предстанет ли когда-нибудь и «Гавейн» Хэррисона Бертуистла в своем очищенном от сверхинтерпретаций виде? Время этому, видимо, еще парадоксальным образом не пришло. Представляя австрийской публике произведение британского композитора (написанное в 1991-м, затем дважды переработанное), Алвис Херманис не повелся на ретроспективную утопию средневекового романа об одном из рыцарей Круглого стола. Его утопия – это, конечно, антиутопия. Уже в титрах сказано, что действие происходит в 2021 году, что человечеству каюк и что природа требует обратно свои права на Землю. На стены бывшей школы конной езды, где идет спектакль, проецируется видео с чудовищных наводнений, а на самой сцене мы видим уже их последствия: вода отступила, обнажив облупившиеся стены, груду поросших тиной машин, навалив друг на друга гробы (в качестве сценографа выступил сам режиссер)... Кое-кто из людей тоже уже порос мхом (природа берет свое!), другие чумазые и в лохмотьях и охотятся друг на друга. В кругу катающегося на инвалидной коляске короля Артура царят настроения пира во время чумы. Может, это лучше подходит к странному подвигу, на который вызывает присутствующих Зеленый рыцарь, въезжающий сюда в виде мхом же поросшего конного памятника. А именно: кто смел, пусть отрубит мне голову. А через год, мол, я ему. Король Артур что-то резонно возражает... Но рыцаря Гавейна уже не остановить – он скинул скрывавший его плащ, предстал на все готовым ковбоем (но не простым, а работающим под Йозефа Бойса) и уже подставляет к памятнику стремянку, чтобы сподручнее было его обезглавить... Через год он снедаем дурными предчувствиями, но все в конце концов обходится: Зеленый, как выясняется, хотел его лишь проучить, дать почувствовать человеческую уязвимость и привязанность к жизни.
«Своими визионерскими концепциями во всевозможных сферах и своим стремлением к объединению человечества и природы... Бойс всегда казался мне единственно возможным посланником, которого человечество могло бы выдвинуть из своих рядов, если бы к нам явились пришельцы иных миров», – пишет Алвис Херманис в буклете спектакля. Пришельцам стоит поспешить. На Зальцбургском фестивале Инго Мецмахер дирижирует «Гавейном» до 15 августа.
Зальцбург
Дарья Гармоненко