Наталия Якубова
Прекрасный танец Пахес.
Фото с официального сайта Чеховского фестиваля
Не надо думать, что это такая российская гигантомания, некий казус, который уже в силу специфики места не стоит ни с чем сравнивать. Куда как более скромная Вена обладает фестивалем с отнюдь не меньшей программой. Как правило, Винерфествохен стартует в начале мая и длится приблизительно до второй половины июня.
Немало и пересечений в программе. Тот же самый спектакль Робера Лепажа был сейчас и тут и там, а «Процесс» Кригенбурга, доехавший до нас в этом году, был уже пару лет назад на «Винере» (Зато Москва опередила Вену со спектаклем Кастелуччи «О концепции Лика Сына Божьего» – правда, показ в Вене вызвал, судя по всему, больший скандал, зато и в Москву привозили его на другой фестиваль – нового театра). В общем, и тот и другой фестиваль «крупняком» не пренебрегают. В Вене в основном тоже делают ставку на известные имена; многое открыто рассчитано на то, что «если они пошли на режиссера Х. в прошлом и в позапрошлом году, то пойдут и в этом». По крайней мере так думаешь, смотря не лучшие спектакли хороших режиссеров. Сверяя даты премьер и время верстки программы, часто понимаешь: название брали «на корню» еще до премьеры; часто Винерфествохен просто является сопродюсером многих спектаклей, таким образом «обреченных» быть там показанными... Кстати, ко мне домой буклет фестиваля приходит по почте еще в марте; эта услуга бесплатная, заказ доступен на сайте для каждого.
В общем, издержки работы на широкого зрителя, а также желание показать все то же самое (или по крайней мере почти все), на что уже раскошелились другие «приличные фестивали», понятны. Ценз покупательной способности точно так же ставит венскую публику перед жестким выбором. Ряд спектаклей – сугубо для истеблишмента, и это чувствуется. Но, может, чувствуется именно потому, что есть и другое: в программе Винерфествохен – целые серии спектаклей экспериментальных. Причем если одни экспериментальны в смысле эстетическом, другие направлены на привлечение в театр целых пластов населения, которое «в мирное время» в театр, может, и не ходит. «Винер» то атакует их через молодежную музыку, то завлекает интерактивом, то возможностью самим оказаться героем спектакля и опять же пригласить на него своих сверстников или земляков (последнее относится к живущим в Вене мигрантам, включение которых в культурную жизнь явно в повестке дня).
Программа Чеховского фестиваля в этом смысле отличается своим подчеркнутым стремлением сохранить ранг серьезного мероприятия: уже одно сплошное перечисление спектаклей без выделения особых линий и пластов программы, без заигрывания с молодежью или какими-то другими субкультурами предполагает, что все спектакли будут приблизительно одного – и высокого – художественного уровня. В реальности же на одном полюсе оказываются любимцы Москвы (на которых и так пойдут, у нас уж если полюбят, то полюбят), на другом – неизвестные, откопанные, видимо, в экзотических поездках имена, тем не менее сразу же санкционированные самой маркой фестиваля.
Два последних спектакля Чеховского фестиваля как в капле воды отразили это противоречие. «Тени» Рикарду Пайша (Театр Сау Жоау) манили обещанным сложным переплетением монтажа неизвестных нам португальских драматических текстов с музыкой и пением. В итоге усилия музыкантов и певцов с трудом искупали неловкие потуги их (пост)драматических собратьев. Из всего этого можно было вынести только то, что и в Португалии считают, что нет уже смысла что-либо всерьез разыгрывать и проживать, что драма кончилась, что герой умер. В общем, как у Хармса, «всех тошнит». Для каждой национальной культуры необычайно важно такое открытие, но оно не обязательно важно и для другой культуры и даже не обязательно в ней читаемо.
«Утопия» же труппы Марии Пахес стала прекрасным финальным акцентом. Помимо завораживающего, гениального танца самой Пахес спектакль раскрывает фламенко как культуру общения внутри некой человеческой общности, на полтора часа переселяет нас на утопический остров, давая подсмотреть, быть может, идеал человеческих отношений. Все страсти, игра амбиций, вожделений, мечтания и тоска – все вместо бесплодных разговоров (неважно, драматических или постдраматических) переведено на язык тела, танца, в котором получило разрядку, получило выражение в символической и в то же самое время столь конкретной форме, оказалось разыграно еще прежде, чем успело бы разразиться в ненужных человеческих страданиях. Если бы этот спектакль был показан на Винерфествохен, в программе наверняка нашлось бы место для мастер-классов фламенко – по крайней мере для подростков и «тех, кому за сорок». «Утопия» наверняка оказалась бы встроена в целую серию социально значимых спектаклей, призывающую коренных венцев увидеть ценность в органическом буйстве другой культуры, чьи представители живут с ними рядом. У нас пока всего этого нет. Но все равно – хорошо.
