Марина Гайкович
Василий Бархатов – готовит красоту для будущего рекламного плаката своей премьеры.
Фото с официальной страницы Михайловского театра
в соцсети Вконтакте
Увертюра. Пустынный пляж. Девушка в красном одиноко стоит на берегу и созерцает морской пейзаж, периодически ей становится скучно – очевидно, леди вамп мало увлекают природные красоты.
Первое действие. На пляже – три вип-кабинки на сваях и бар на песке. Первая из кабинок – 1953 год, съемочная площадка, где вертлявый режиссер (типичный Вуди Аллен) снимает фильм о летучем голландце. Во второй кабинке – отель, где возлюбленная актера (в красном) изменяет ему со старым и богатым продюсером. Актер любовников, разумеется, застукал, схватил чемодан и рванул обратно на съемочную площадку: сцену, где Голландец рассказывает свою историю, он сыграл пусть и не по сценарию («Вуди Аллен» рвет на себе остатки волос), но страстно и убедительно. Третья кабинка – кинотеатр, здесь Сента, очевидно, любительница старых фильмов, смотрит то самое кино – уже в 1979 году. Окунувшись в мир романтических иллюзий, она забывает обо всем на свете и становится одержима киногероем.
Параллельно «на песке», а это в 1980 году, Даланд пережидает бурю. Кто он – не совсем понятно, но кажется, что тапер, развлекающий публику песнями и игрой на синтезаторе. Станислав Швец (в будущем сезоне он поет Голландца в Екатеринбурге) с партией справляется играючи и к тому же замечательно отыгрывает алчного до золота папашу. На берег сходит поседевший Голландец, и действие, как и положено по сценарию, заканчивается сделкой. Занавес.
Весь перерыв прошел в предвкушении следующих двух действий: завязка сюжета, представленная в многомерном измерении (практически четыре параллельных плана!), интриговала. Но стараний (а может, таланта) режиссера только на первое действие и хватило. Расслабьтесь, дорогие зрители, никаких вам больше параллельных миров, смотрите диафильмы. Пляж, подружки Сенты загорают и слушают в наушниках музыку и подпевают. Крутится (в оригинале – прялка, но в наше время каждый режиссер придумывает свою «фишку»), как и полагается в 1981-м, бобина в катушечном магнитофоне. Сента не расстается с фотопленкой и исполняет свою знаменитую балладу под кадры диафильма, терзая простыню, словно ветер треплет парус. Надо сказать, что для этой героини рисунок придуман довольно внятный, хотя каждая из двух певиц представляет героиню по-своему. У субтильной, угловатой Асмик Григорян, заправски выпускающей клубы дыма в лицо собеседнику, – Сента нервная, одержимая, у Елены Панкратовой героиня выходит более застенчивая, мягкая, в духе позапрошлого века. Первая выигрывает в технике, без запинки справляясь со всеми виртуозными пассажами, вторая срывает верхние ноты, но берет чувственным тембром. А вот Голландец здесь – очевидно, иллюзия бедняжки Сенты, ибо лицо его, хоть и человеческое, не выражает ровным счетом ничего. Йоханнес дон Дуйсберг отличался колоритной внешностью, намекая на принадлежность другому миру, но больше запомнился не качеством пения (к сожалению, его выступление сложно назвать удачным), но стилем: он пел на легато, вдруг отмечая, что корни Вагнера-реформатора в немецкой традиции, вот они – в кантиленах из «Зимнего пути» или «Любви поэта». Андрей Маслаков, напротив, отличился и силой голоса, и стабильным верхним регистром, в этой партии особенно коварным, и выдержкой.
Жених Сенты – Эрик (в этой роли больше понравился солист Михайловского Дмитрий Головнин, чем приглашенный из Риги Андрис Лудвигс ) по-опереточному потрясает пистолетом, пытаясь образумить невесту, – та надевает наушники. Пистолет этот выстрелит, конечно, согласно известному закону про ружье. Но в третьем действии, которое, кажется, перечеркивает все надежды зрителя, с таким сочувствием принимавшего первую треть спектакля. Тут – непонятно зачем – режиссер приплетает тему общества, неравнодушно, а именно – агрессивно, воспринимающего людей, во-первых, не таких, как все, во-вторых, счастливых. Влюбленные (впрочем, надо сказать, что влюблена Сента, про чувства Голландца понять ничего было нельзя), не замечающие ничего вокруг, становятся объектом издевок: их поливают шампанским, забрасывают спагетти, пытаются охмурить и так далее. Прописанных у Вагнера призраков с корабля Скитальца тут нет и в помине: мертвецами называют влюбленных. Очевидно, мертвецы – это общество, недостойное понять и испытать истинную любовь.
Финальная сцена: Голландец, поняв, что Сента уже однажды нарушила клятву, данную Эрику, срывает с нее «символ верности» – красный шарф и красные туфли (те самые, что хранятся как реликвия в его чемодане аж с 1953 года), та на коленях ползет к чемодану и снова достает амулеты, наконец, одним выстрелом из пистолета она вышибает мозги и себе, и Голландцу (те алыми хлопьями эффектно разлетаются по сцене). На фоне этой возни нам показывают предыдущие странствия Голландца: раз в семь лет он приходил в очередной отель и разбирался с очередной Ladyinred: одну побил, другую утопил в аквариуме, любовника третьей расстрелял и так далее. На последних тактах музыки герои оказываются в морской пучине, где, как в рекламе курортов Красного моря, плавают разноцветные рыбки. Happy End. В зале хохот. Справедливости ради стоит заметить – со второго просмотра начинаешь идею режиссера понимать, с его слов: «предельно обыденная история заканчивается как сказка». Но рядовой зритель редко планирует посетить один и тот же спектакль несколько раз.
Впрочем, можно просто слушать музыку, благо музыкальная интерпретация Василия Петренко расставляет акценты в соответствии с замыслом композитора. Трагедия Скитальца, в поисках смерти блуждающего в океане, инфернальные образы корабля-призрака, нежность девичьей влюбленности, простота, безыскусность бытовых сцен – все это из партитуры не исчезло.
Санкт-Петербург–Москва
