Дарья Курдюкова
Восторженная поклонница Тициана в зале ГМИИ. Фото автора
Составить представление об эволюции прожившего почти 90 лет Тициана по 11 полотнам сложно. Но «генеральная линия», как лассо, охватившая религиозные, мифологические сцены и портреты, видна. Венецианская живописная школа с Джованни Беллини и Джорджоне (у которых Тициан ходил в учениках), Веронезе, Тинторетто – это прежде всего история про колорит. Вот и тициановская история идет от раннего цвета, который еще «раскрашивает» почти скульптурные в своей материальности фигуры – к цвету позднему, который вообще уже ни от чего не зависит. Под конец жизни (художник прожил бы еще, не попади он под руку напавшей на Венецию чуме) у Тициана то ли цвет излучает свет, то ли свет наливается цветом – словом, все превращается в светоносную материю, да и не всегда скажешь, материю ли. В приглушенном, не хуже церковного, свете залов, что выкрашены в теплый, как впитавшая солнце черепица веницейских домов, колор завершают показ два огромных поздних алтарных образа, две крайние точки – Благовещение и Распятие (это они впервые выехали из Италии). В первом, предвещая уже барочное бурное переживание религиозных страстей, голубь – Святой дух на манер истребителя «пикирует» сквозь поток света через хор пухлых путти к Марии (решение непривычное для прежней иконографии столь камерной сцены). Сам живописец, по свидетельству Вазари, работой остался не слишком доволен, но неудачу тоже важно увидеть. А в Распятии свет и цвет обращаются в тягостное молчаливое мерцание, но и тут играют главные роли.
Вначале все было не так. Тициан просто рассказывал. А цвет, как глина, просто лепил форму, к примеру, в Крещении, где за событием наблюдал примостившийся сбоку заказчик (возможно, традицию такого ввода донаторов итальянцы позаимствовали из нидерландской живописи XV века).
Тициан счастливо объединил сонм состоятельных покровителей (среди его заказчиков – папы и герцоги, семьи делла Ровере, д'Эсте и Гонзага, император Карл V и его отпрыск Филипп II) с умением быть разным, с отсутствием штампов, чего не избежал, например, Рафаэль. И если в тициановой «Венере, завязывающей глаза Амуру» разыгрывается эдакая галантная сценка с антиподами Сладострастием и Целомудрием, с Амуром (которого повязка делает слепым) и ответственным за взаимную любовь Антэросом, то в портретах при отказе от динамики и сохранении лишь немногих статусных атрибутов появляется психологизм. То ли священнослужитель Томмазо Мости, то ли (что вероятнее) аристократ Винченцо Мости вопреки молодости излучает (почти буквально – лицо в центре внимания на темном холсте, как и в его «Портрете неизвестного с серыми глазами», который привозили в ГМИИ в 2009-м) если не печаль, то крайнее сосредоточение мысли.
Портреты Тициана пользовались невероятным спросом. Вазари высказался как-то, что «не было такого именитого человека, властителя или знатной дамы, которые не были бы изображены Тицианом». И он мог писать иначе. Его La Bella, которую, несмотря на хрестоматийность, не хочется уравнивать переводом с прочими красавицами, – возлюбленная или обобщенное олицетворение красоты с характерными для тициановских героинь светлыми глазами и рыжеватыми кудрями (интересно, не отсюда ли романтическим порывом донесло выбившуюся из прически на плечо прядь до нашего XVIII века?). Она с серьезным лицом, зардевшимся румянцем да в сочетании с декольте – и правда хороша. Так что трудно решить, любоваться ею или ее нарядом, похоже, ставшим для Тициана отдельным сюжетом, маршрутом, который бессильны повторить репродукции. Потому что по темно-фиолетовому, почти коричневому бархату струятся золотые нити, тут же бусины присборивают белоснежную сорочку. Притом само платье синее, и синий клонится в разные оттенки, пока на нем цветут цветы. Все это «нашагала» кисть, которая в то же время сделала прозрачные лессировки кожи…
Второй раз в Пушкинском Италия соперничает с Великобританией. В 2011-м на месте Тициана был Караваджо, а вместо прерафаэлитов – Уильям Блейк. И сейчас (с поправкой на имена) снова ловишь себя на мысли, что, может, десяток «тицианов» стоит всей спешившейся здесь английской гвардии. У ГМИИ, кстати, несколько лет назад отыскался свой Тициан. Долгое время портрет кардинала Антониотто Паллавичини приписывали Себастьяно дель Пьомбо, а потом признали тициановским.
