Григорий Заславский
"Воскресение" в Тульском академическом театре драмы поставил нынешний главный режиссер Дмитрий Краснов. Нынешний сезон для театра - непростой, департамент культуры затеял историю с назначением нового худрука, подыскал в Москве, как казалось, подходящего, хотя и в Москве мало кому известного. Тот приехал, представился, уехал и больше уже не вернулся. На этом фоне спектакль, жанр которого обозначен несколько высокопарно, как "путь к себе", кажется еще осмысленнее и даже интереснее.
Кровати с железными панцирными сетками поставлены на попа, сцена погружена во тьму. На афише, в программках жанр спектакля Дмитрия Краснова обозначен несколько высокопарно, пафосно: «путь к себе». Большой роман, многонаселенный. Не пьеса. Всегдашняя в таких случаях проблема сочинения новой истории – пьесы: с завязкой, кульминацией, развязкой. Здесь на сцену сразу выходит много людей, а вперед – один, крестьянин, который становится посредником между романом и театром, а также сценой и залом. Старик и хор, что ставит сразу историю, описанную Львом Толстым, в ряд, начатый античными трагедиями. Что же, народ у Толстого – ненадуманная тема. Хор – и в смысле музыкального решения спектакля, и вообще – как один из главных героев спектакля – тут «расшифровывается» и так, и эдак, и через русскую соборность, и через толстовские размышления о народе и народности, слушая, как они поют, отмечаешь неизменно какие-то точно подобранные, правильные лица, - хороши и на сцене, но такие, что не потеряются, не проиграют и на экране, если взять крупным планом.
Важные мысли Толстого тоже не теряются в романном многословии: «Люди учатся, как говорить, а главная наука – как и когда молчать». Сцена в суде: вот-вот будет решаться жизнь человека, а судебные люди о чем-то судачат, обмениваются анекдотцами. Первое, чем располагает к себе новый спектакль Тульского академического театра драмы, от которого, к слову, до толстовской Ясной поляны – рукой, как говорится, подать, - правда лиц. Прокурор, судья, народ, люди, - нет печати театральности, которая все толстовские вопросы мгновенно низвергнет с его философских высот в самую бездну театральной неправды и пошлости. О многих «второстепенных» здесь можно (и нужно) говорить подробно, как, например, о тетке Нехлюдова, которую играет Наталья Савченко. Что-то светское тараторит, говорит быстро-быстро, превращая свой выход почти что в эстрадный номер, срывает аплодисменты. И – очень кстати оттеняет нарастающую драму героя. Ему только что отказано в прошении, он переживает, а тут тетка с приятельницей: «С нами бог, с нами бог…»
В суде Нехлюдова (Алексей Соловьев) зритель видит со спины: взглянув на осужденную, князь узнает Катерину. Не дергается, не вскакивает, но спина выдает его «с головой». Таких вот – важных, человеческих реакций – в спектакле много. Понятных: первая встреча наедине молодого, «того», «другого» Нехлюдова с юной Катей, в доме у теток, короткий поцелуй и короткий, узнаваемый взгляд, обремененный мыслью: а как дальше, что дальше выйдет из этого короткого и даже кроткого – с ее стороны – поцелуя?
Важные, а на склоне лет и важнейшие для Толстого вопросы: бушевания тела, а не души и душа, которой должно в этой борьбе перехватить инициативу, - все это в спектакле есть, звучит и в слове, и за словами. И – что так ценно в актерской игре – мелочи, мелкие детали, открывающие весь характер: вот прокурор отговорил свое в суде, а пока говорит, интересней всего следить за его руками, пальцами, которые живут своей жизнью, а плечи – так и ходят то вверх, то вниз. Закончил речь – сел, довольный собой. Спутница председателя суда, нетерпеливо дожидающаяся окончания процесса: игра актрисы деликатна, но запоминается, поскольку, как известно, маленьких ролей нет. А когда адвокат произносит своё: «Ну, это мы сговоримся…» - мгновенно всплывают из памяти наши сегодняшние мастера защиты, а больше – телевизионные герои, адвокаты А., Д. и прочие, с бабочками и без.
Ограничив себя необходимости «пути к себе», режиссер, пожалуй, нарочно избегает крайностей, в то время, как путь Нехлюдова, думается, мог выглядеть и каменистее, и ухабистее. Скажем, выводя на сцену сокамерниц Катерины Масловой, режиссер показывает и драку, но женская драка, конечно, могла бы выглядеть и жестче, и истеричнее, отчаяннее, героини же «Воскресения» в Тульском театре драмы много молчат, что не мешает им, каждой, сохранить и иметь свой голос, «гнуть» свою линию. И когда – трезвые, и когда случай представляется выпить.
Наверное, главная в этом спектакле сцена их свидания в тюрьме, встреча Катерины и Нехлюдова. Трудная. Из шума – в тишину, такую – настоящую, про которую говорят – звенящая тишина. Взглядывает на него – снизу, и в этом взгляде – униженность прежняя и к ней добавившаяся новая, арестантская. Смотрит – и узнает. Это узнавание без радости, когда эмоции – сразу много – точно сжатые в кулак, актриса Инна Медведева играет. Про взгляды в этом спектакле можно рассказывать особо: вот Нехлюдов встречается глазами с надзирателем. Всё понятно, в руки надзирателю отправляется купюра. Вот уже князь и Маслова остаются вдвоём, она садится, пряча руки меж коленей. Его смущение, её – колючая, ожесточенная даже реакция на сам его визит. И надзиратель – снова тут как тут: «Устал… От всей службы устал…» От народа – не спрятаться никуда, в этом романе, вообще – у Толстого в особенности.
За первым свидание – второе, и уже все иначе, да только не лучше, для князя – не лучше: «Больше ничего не купил?!» - и на секунду, взглянув в его сторону, она распахивает глаза, а в них – невероятная, не на одного, а точно со многих собранная боль, как вот пчелы – собирают с цветов нектар. У Толстого много мыслей простых, которые скажи чуть громче, «с выражением», и превратится – в банальность, пошлость. Про тюрьму, например, но Краснову – и в этом, пожалуй, главное или одно из главных достоинств спектакля – ни одной такой мысли он не роняет в грязь, не теряя их выстраданности, ведь для Толстого каждая такая мысль была оплачена не только собственным «безнравственным» опытом, но также и опытом страдания. А тюрьма – по Толстому – она что-то вроде университетов, здесь еще и «инкубатор» революционной мысли. И финальный диалог с женихом Симонсоном, конечно, революционером – с той, необходимой толстовской мысли, мягкостью и ничем не защищенной простотой. Ведь путь к себе – по Толстому – это путь к простым мыслям.
