Женщина и машина

Весенний фестиваль начался… с прихода поезда. Поезд приходил в «Анне Карениной» Клима, поставленной в будапештском театре «Барка» Владом Троицким. Пьеса Клима – размышление о природе литературы, кинематографа, а главное: театра. Два театральных прожектора, глядящие из глубины сцены глазами поезда, которым, как пишет Клим, все началось и все кончилось в этой истории, это в центре. По бокам рельсы, убегащие под два экрана, на которые проецируется то, что снимают на видео с ездящих по этим как раз рельсам с камерой два кинооператора… Чернобелые проекции окончательно превращают актрис, с их вычурными шапочками, с их навороченными прическами, с неизменно выбивающейся косичкой – в роли «локона страсти», - с их резко контрастным – трупным – макияжем, в див немого кино, впрочем, заставляя вспомнить и невест с того света Тима Бертона. Так волновавшее Льва Николаевича буйство женской плоти, культура соблазнения, обличить которую он и взялся было за перо, начиная «Анну Каренину», окончательно оттеснены видением женщины хрупкой и истощенной, сомнамбулически блуждающей между двумя мирами.

Ключевая, пожалуй, для спектакля. сцена – сон Анны, в начале второго акта, в котором она сидит в центре большого, расположенного фронтально к зрителям, стола. По левую руку – Алексей Каренин, по правую – Алексей Вронский. В каком-то наваждении Анна снимет верхнюю часть своего во всех смыслах вечернего – закатного – платья, обнажив худые плечи и груди. Р распростя свои руки в жесте, еретически повторяющем смиренный жест отдавания себя с «Последней вечери» Леонардо – она свершит свой собственный обряд коммунии: «я вам объясняю/ что это так просто / быть счастливыми / просто нужно быть вместе / мы вместе / я / и вы / вы оба / оба мои мужья / вы оба счастливы / и я счастлива...» Рядом – чинно одетые мужчины. Те, которые никак не знают, как разделить, как «быть вместе». Те, из которых хоть один, да предаст. Почему? Анна Кристы Сторчик, эта испуганная птица с широко раскрытыми детскими глазами, никак не может понять – почему? Анна, как сломавшийся автомат – не то робот-домохозяйка, не то сфинкс-пророк – помечает «неправильного» Алексея тем, что машинально наливая ему кофе, проливает его ему на костюм. Раз, потом – позаимствовав чашку Вронского, и второй. В Анне что-то сбилось при попытке примирить непримеримое. И это страшно.

Спектакль «Анна Каренина» ворвался в программу Весеннего фестиваля в последнюю минуту, и очень кстати. Его главные темы получили неожиданное преломление по крайней мере в двух главных событиях фестивкаля. В ключевом создании немецкого экспрессионизма – «Метрополисе» Фрица Ланга – представленном на фестивале в сопровождении органной музыки Штефана фон Ботмера женщина двоится вполне просто: на злого (=запрограммированного на зло) автомата и на воплощение традиционной женственности – жертвенной заботливости, смягчающей жесткие мужские схемы и предотвращающей неизбежные иначе катастрофы. «Метрополис» венчал в этот день целый орган-тур – серию просветительских мероприятий, знакомящих публику с устройством органов, а также ряд концертов в соборах Будапешта. «Метрополис» же был представлен в Дворце искусств, этом ультра-современном храме культуры. Здесь выстроен самый большой в Венгрии орган; в начальных кадрах фильма казалось, что это его огромные трубы превратились в двигающиеся на огромном экране поршни чудовищного индустриального молоха. Вообще, футуристическое пространство подземного города рабочих будто слилось с огромным залом имени Белы Бартока. В сцене затопления и отчаянного спасения Марией толпы детей Ботмер устроил слушателям настоящий ад: казалось, что зал, несмотря на размеры, уже не вмещает этой музыки и вот-вот разлетится в кусочки.

Гораздо гуманнее оказался Клаус Обермайер, в том же зале представивший кибер-вариант «Весны священной». В небольшой выгородке справа на сцене танцевала Юлия Мах; на экране 3D появлялась она же, но уже в виртуальном пространстве, где на нее наступали то кровавые иероголифы, ею же самою и начертанные, то носились в безумном хороводе ее же собственные отражения; казалось, ее конечности вот-вот превратятся в ветви и корни. Сам создатель зрелища, однако, продолжает связывать его с исходным сюжетом, легшим в основу балета Стравинского: ритуалом жертвоприношения. Вспоминалась Донна Хэрруэй с ее проектом женщины-киборга, призванного (призванную?) заменить мечтания экофеминисток о праматери.

Вообще, хотелось бы верить, что все это шутка, и виртуальное пространство грозит нам все же меньше, чем молох капиталистической эксплуатации или даже приближающийся в злую минуту допотопный паровоз.