Он всегда был "за"

Александр Гиндин (слева) и Николай Петров (справа) были образцовым исполнительским дуэтом. Фото Михаила Жуковича/PhotoXPress.ru

Пианисту Николаю Петрову 14 апреля исполнилось бы 70 лет. Этот энергичный, невероятно остроумный и очень талантливый человек рано покинул наш мир. Но остался фестиваль «Кремль музыкальный», остались благодарные ученики, которых Николай Арнольдович разыскивал в своих поездках, приглашал на мастер-классы и конкурсы и буквально давал «путевку в жизнь». Корреспондент НГ Марина Гайкович поговорила с пианистом Александром Гиндиным – их фортепианный дуэт появился в рубеже столетий, и с тех пор музыканты не расставались.

- Александр, в своих интервью вы рассказываете, что все началось с обычного телефонного звонка: «Здравствуй, Саша, Это профессор Петров…»

- Да, именно так все и было. «Здравствуй, Саша, это профессор Петров.» Он всегда так представлялся. И дальше сразу к делу – «Я хочу с тобой сыграть двойной концерт Мендельсона. Не против ли ты?»

- Но вы нигде не говорите, как вы среагировали на это внезапное и заманчивое предложение.

- Я на самом деле сначала не понял, что именно он хочет. Подумал, может быть речь идет о том чтобы я фортепианный концерт исполнил на его фестивале. Сделал вид, что мне все понятно, но, честно сказать, поверил в это не сразу. А в процессе разговора уже стало понятно, что это за концерт Мендельсона, что мы играем его с Госоркестром, что уже есть дата. Все предельно конкретно. Тогда счастье мое росло с каждой секундой. Вскоре после этого у нас была первая репетиция. Я пришел к Николаю Арнольдовичу на Остоженку - тогда у него двух роялей не было, а были рояль и пианино. И он меня как гостя посадил за рояль. И вот впечатление, которое у меня осталось в памяти – это его огромный, большой, мягкий, мощный звук – даже на пианино. Я потом к этому конечно привык и стал соответствовать, но тогда впечатление было сильным, такого я раньше вообще никогда не слышал.

- Это тот самый рояль, который передан в дар ЦМШ?

- Думаю, что нет. Николай Арнольдович очень любил менять машины и рояли. И за эти годы через его руки и через его квартиру прошли несколько инструментов. Один из них, кстати, стоит у меня дома, по наследству мне, можно сказать, перешла его Ямаха, сейчас я на ней занимаюсь.

- Вы чувствуете, что обязаны продолжать ваше с Николаем Арнольдовичем дело?

- Конечно, и делаю это. Тут есть определенные нюансы. Чтобы найти себе постоянного партнера, с которым можно жить вместе и играть вместе. Это вопрос большой удачи, которая случается крайне редко. Это момент природно-космический. Я на себе ощущаю ответственность за происходящее с жанром. Когда мы с Николаем Арнольдовичем начали дуэт, двухрояльный жанр у нас в стране был в некотором загоне, он был подзабыт с советских времен, когда как раз были шикарные дуэты. Я это говорю с полным сознанием и большой гордостью – мы этот жанр подняли, он опять стал очень популярным, пошли фестивали, конкурсы, специальные серии, стали образовываться новые дуэты - очень хорошие. Для меня десять, даже одиннадцать лет с таким партнером - это огромная школа. Тот опыт, который мне удалось, к счастью, перенять, я буду по возможности нести дальше. В этом году у нас был концерт с Александром Мельниковым, периодически я играю с Борисом Березовским, играл с Эдуардом Кунцем, с Филиппом Копачевским, с Вячеславом Грязновым – ту самую пьесу, которую он для нас с Николаем Арнольдовичем написал, но целиком мы тогда ее не сыграли. В общем, «песня» продолжается.

- Найти партнера, по вашим словам – момент природно-космический. Как Николаю Петрову удалось выбрать вас без проб – и попасть в точку?

- Он это сам с большим удовольствием рассказывал, так что я ссылаюсь на его слова, которые успел выучить наизусть. Он услышал меня по телевизору, это был концерт фестиваля «XX век XXI веку», он говорил, что услышал пианиста, у которого идентичное прикосновение и отношение к звуку рояля. На самом деле это колоссальный комплимент. И очень большой аванс - этому нужно было соответствовать. В отношении звука, мне кажется, мы очень многого добились, потому что очень скоро, когда мы стали много играть вместе, и наша публика может это засвидетельствовать, никогда не было слышно, кто какую партию играет. Это был единый организм.

- Это уже высший пилотаж.

- Понимаете, фортепианный ансамбль – вещь специфическая, и он отличается кардинально от любого другого ансамбля. Когда фортепиано играет с другим инструментом – со скрипкой, с духовым, с голосом - ты играешь чуть позже своего партнера. А у рояля атака очень быстрая, доля секунды, удар молоточком по струне, и у обоих партнеров этот удар должен быть в одно и то же мгновение, потому что если разница будет хотя бы в десятую секунды, это уже будет «кваканье». Поэтому в рояльном дуэте, как нигде, важно не только то, что твой партнер делает, но то, что он намерен сделать. Предвидение, совместное дыхание – вот тайна этого жанра. Кроме того в фортепианном дуэте есть оркестровые начала. Сам по себе рояль – это мощный инструмент, а два рояля – огромная сила. Переложение даже самой сложной оркестровой фактуры на двух роялях звучит равносильно оригиналу. Соответственно, репертуар – это большие серьезные полотна. Которые развиваются по оркестровым законам, поэтому некоторые дирижерские вещи в фортепианном ансамбле невероятно важны.

- Петров -человек чем вам больше всего запомнился?

- Николай Арнольдович был мне как отец, он был очень близким мне человеком. Очень скоро граница возрастная между нами стерлась, и мы ощущали себя абсолютно на равных, комфортно и дружественно. Ему я доверял то, что не доверял никому. Мог рассказать, пожаловаться на жизнь, попросить совета, зная, что ответ и совет будут предельно правильными, предельно – в силу его опыта – точным, и в то же время конфиденциальным, это всегда оставалось между нами. Профессия музыканта очень сложная, она не только из музыки состоит, а так же из отношений, и вот как выстроить эти отношения, как общаться с людьми, - вот этому я у него учился. И здесь было чему учиться, потому что у Николая Арнольдовича было удивительное качество, которое едва ли у какого-то заслуженного музыканта встречается в солидном возрасте. Это с одной стороны какая-то удивительная непосредственность, с другой – удивительная доброжелательность. Настолько он желал окружающим, чтобы им было лучше, что он делал все для этого возможное. Таких людей я больше не знаю.

- Почему Николай Арнольдович себя не щадил, загонял, не отменив ни один проект, когда врачи рекомендовали постельный режим?

- Я думаю, что это характер и темперамент. Он был очень любопытным, любознательным, в душе молодым и увлекающимся. Его подвигнуть на какое-то начало было проще простого, он всегда был «за» - просто из любопытства. А потом его охватывал такой азарт, что даже я удивлялся. И мне иногда казалось, что он младший коллега, а я старый зануда. Это удивительно, насколько у него был легкий характер, он всегда старался, чтобы человеку рядом с ним было легко и просто. Ведь мы же в очень близком контакте были и ни разу не поссорились, даже чуть-чуть. Скажу честно, часто это была именно его заслуга, если у меня темперамент начинал бурлить, он тут же успокаивался и «сдавал» назад.

- Вам в жизни повезло.

- Да, очень.

- А в консерватории вам не предлагают преподавать фортепианный дуэт?

-Фортепианный дуэт я частенько преподаю на мастер-классах. В консерватории такого предмета нет, есть камерный ансамбль, но так в основном рояль в комбинации с другими инструментами, два рояля встречаются крайне редко.

А в консерватории я ассистент в классе Михаила Воскресенского, своих учеников у меня нет – возможно, потому, что я годы общался с Николаем Арнольдовичем. У него был очень маленький класс, несмотря на огромное количество желающих. Он очень хорошо понимал, что если ты берешь на себя ответственность за живую душу, то надо о ней не забывать. Поэтому я – в силу занятости, я очень много езжу, не беру на себя ответственность за молодого музыканта, время не позволяет.

- К слову о дуэтах. У вас прошел камерный вечер с Марией Гулегиной, на очереди выступление с Хиблой Герзмавой. Нечасто пианисты вашего уровня выступают сегодня в дуэте с певицами.

- Вы знаете, и певицы такого уровня как Мария Гулегина, редко поют романсы. И то, что она, будучи оперной дивой, взялась за такой серьезный репертуар как романсы Рахманинова, заслуживает очень большого уважения. Вообще, для того чтобы понять язык композитора, практически любого, нужно начинать с его вокальной музыки. Чайковский, Рахманинов, Брамс, Шуман, Шуберт, Моцарт – и могу продолжать, в вокальной музыке – суть композиторского языка. Поэтому для пианиста эта область не менее важна, чем для вокалиста. Мария - чудная, чуткая певица, мне было очень приятно, что я услышал в ней то, что и в Николае Арнольдовиче – пиршество звука. С ней можно спокойно открывать рояль на полную крышку и играть так, как ты играешь сольный концерт; это было очень благодарное, щедрое музицирование, которое рядом не лежало с теми «аккомпанементами», которым меня учили по концертмейстерскому классу.

- А мне всегда казалось, что в консерватории очень сильный концермейстерский класс, по крайней мере, так было, пока работал Важа Чачава.

- Концкласс – это потрясающая кафедра, там дают знания невероятно по жизни знания! Я сам был несколько лет учеником Важи Николаевича. Но надо понимать разницу – там учат аккомпанировать, когда певица – это незыблемая субстанция, априори главная, ее нужно воспринимать как данность, и задача пианиста – этой данности соответствовать. А в случае с романсами Рахманинова – это камерное музицирование в самом высоком смысле слова. Кроме того, для меня вообще нет такого понятия «аккомпанемент», это определение придумал какой-то плохой музыкант, это ложное понятие. Мы на сцене вместе, и даже если я играю одну ноту, то это нота крайне важная – она написана автором и без нее нет произведения, и ее надо играть с полной отдачей.

- Тем более, когда речь о Рахманинове идет…

- Именно. У Рахманинова это настоящие фортепианные пьесы, где главный является рояль, а голос – как комментатор. Скажем, «Черемуха», «Здесь хорошо», «Маргаритки» – там голос словно говорит «смотри, как это красиво!», и вот это самое «красиво» происходит у рояля. И я с предвкушением жду нашей встречи с Хиблой, у нас только начинаются творческие отношения. Мы будет делать одну пьесу, это концертная ария Моцарта для голоса, рояля и камерного оркестра – небесная абсолютно музыка, невероятная просто. Мне очень интересно, как это будет.

- Не могу не спросить о скандальной ситуации, когда вы заменили сбежавшего с концерта Андрея Гаврилова. Правда ли, что ваше выступление действительно не обговаривалось заранее и вообще – насколько музыкант должен быть готов к такой ситуации, когда в экстренном порядке меняются планы?

- Хочу сказать, что все написанное в соцсетях – абсолютная правда. Я дружу с оркестром «Русская филармония», и директор пригласила меня на репетицию – послушать, на всякий случай, так как они собирались с Гавриловым ехать на гастроли. И после репетиции я, честно говоря, собирался домой. Но Дима Юровский нервничал и попросил меня остаться, просто для поддержки, хотел, чтобы кто-то близкий был рядом. А дальше начинается смешное – то есть тогда это, конечно, было совсем не смешно - но временная дистанция меняет акценты. Так вот когда выяснилось, что маэстро Гаврилова никто не мог найти, Дмитрий вернулся с абсолютно счастливым улыбающимся лицом и говорит: «Саша, этот товарищ исчез, и я уже объявил, что мы с тобой играем». Что касается второго вопроса, то во всем должен быть здравый смысл. Злоупотреблять этим я бы не посоветовал никому, это вредно для здоровья, да и к концерту нужно готовиться, что там говорить. Когда ты с этой пьесой «живешь», даже если нет возможности позаниматься, то можно хотя бы морально настроиться – и этого никто не отменял, и не должен, иначе искусство в халтуру превратится. Другое дело, что жизнь иногда вносит коррективы, и тогда уже начинаются вопросы профессионализма. Борис Березовский об этом как-то сказал, довольно образно, но точно: «Ты или “лабаешь”, или нет». То есть – можешь или нет. Ведь чем профессионалы от любителей отличаются: любитель может делать потрясающие вещи, но только когда у него есть на это настроение. Профессионал должен быть «всегда готов».

Что касается Гаврилова, то мне очень трудно его понять. Я честно пытался, как коллега коллегу, но не могу. Даже если я умираю, но я пришел, и я буду играть. Существуют ведь основополагающие вещи даже не музыкальные, человеческие – какая-то надежность, когда на тебя можно рассчитывать и с тобой можно иметь дело.

- Расскажите, где вы сейчас находитесь?

- Знаете, как интересно получилось, я сейчас в Америке, но мне удастся поучаствовать в фестивале «Кремль музыкальный». Я сейчас нахожусь в штате Массачусетс, в городе Спрингфилд. Здесь удивительный зал и очень хороший оркестр, так как город находится между Нью-Йорком и Бостоном, поэтому половина музыкантов из Бостонской консерватории, половина – из Джульярда. И вот здесь я играю Четвертый концерт Рахманинова, и вечер посвящается памяти Николая Арнольдовича Петрова, и концерт заявлен как часть фестиваля «Кремль музыкальный». В этот раз мне предстоит поездить по стране, я уже сыграл концерт на озере Мичиган, затем у меня концерт в Нью-Йорке, потом я перебираюсь на другой конец страны, то есть такая полнометражная американская гастроль.

- Как вы выстраиваете репертуарную политику? Понятно, что на фортепианные концерты часто бывают заказы, а если о сольном вечере говорить?

- В последнее время так сложилось, что один раз в сезон я играю сольный концерт в Большом зале консерватории, для москвича, как вы понимаете, это событие настолько специальное, что сезон делаться на две части – до Большого зала и после. Я пытаюсь сделать так, чтобы каждый сезон была новая программа, из тех вещей, которые я хочу поиграть. Учу я, конечно, намного больше – как правило, то, что от тебя хотят слышать.

- Неужели от русского пианиста хотят слышать что-то особенное, а не ограничиваются Чайковским и Рахманиновым?

- Нет, не ограничиваются. Вот Страсбургский симфонический оркестр заказал мне два концерта. Это Концертино Шпильмана – того самого, о котором Роман Полански снял фильм «Пианист», он прожил долгую жизнь и совсем недавно ушел. А вторая вещь – Первый концерт Мосолова.

- И это в Страсбурге хотят, а не в России…

Именно. А в России когда слышать о подобных проектах, делают крупные глаза и говорят: «Неужели это кому-то нужно?» Кстати, замечательная музыка. А у нас звучит только его «Завод».

- А как вы попали в спектакль Юрия Любимова «Бесы» в театре им. Вахтангова? Какие у вас впечатления от этой работы?

- Я уже много лет дружу с Юрием Петровичем. Мы познакомились в Шведском посольстве, где я среди прочего играл «Петрушку», и Любимов, что называется, на этого «Петрушку» «запал». Как-то я навещал его в Театре на Таганке, и под рюмку водки у него возникла идея сделать «Бесов» с «Петрушкой» Стравинского. «Давайте», - сказал я, абсолютно не веря, что эта идея когда-нибудь реализуется. И вдруг, уже время спустя, я узнаю, что идет постановка, причем узнаю катастрофически поздно, за два месяца до премьеры, и эти два месяца у меня, как вы понимаете, забиты другой деятельностью. Так что весь репетиционный процесс я по школьному «прогулял», и пришел уже на генеральную репетицию. Я практически спал в театре, и премьера для меня шла еще как репетиция. Удовольствие от пластики общения с актерами я начал получать только с третьего-четвертого спектакля. Юрий Петрович – великий человек. То, насколько лаконично и логично он уместил огромнейший роман Достоевского в один спектакль, это невероятно. Идея живого исполнителя и действа вокруг рояля она действительно хороша, это живое взаимодействие двух искусств в реальном времени.