Марина Гайкович
За роялем – Марк Андре Амлен. Фото с сайта www.marcandrehamblin.com
Амлен приезжает в Москву второй раз за последние несколько месяцев – в начале зимы он играл в Доме музыки, говорят, в полупустом зале. Каким-то непостижимым образом в многомиллионной Москве – городе, казалось бы, знающем толк в пианистах и слагающем пирамиды цветов к ногам Дениса Мацуева, – не набралось тысячи с небольшим желающих воочию увидеть и услышать одного из гигантов фортепиано. Почему-то у нас он стал исполнителем для избранных, понимающих. Накануне того зимнего клавирабенда молодые российские пианисты дали концерт в честь Амлена, чем, конечно, очень его тронули. Да и в филармонии, судя по очереди в окошко администратора, продажи не зашкаливали (и автор этих строк надеется, что пианист никогда их не прочитает, стыдно…), но горстка фанатов все равно превратила концерт в событие. Последний, третий бис, кажется, не был запланирован, но такое упорство слушателей пианист не мог не отблагодарить.
Удивительно, что феноменальный виртуоз берет в свои программы вещи интеллектуальные – он открыл программу Сонатой Албана Берга, подчеркнув в ней романтические корни и некую экзальтированную отстраненность. С ней корреспондировали две пьесы Форе, экспромт и баркарола, сбросившие французский шарм и прозвучавшие элегантно и просто.
Наконец, в завершении первого отделения конек Амлена – равелевская «Гробница Куперена», одно из самых сложных сочинений в фортепианной литературе. Не только «технически»: добиться в «Виселице» такого звукового баланса, когда чудится, словно наплывающие на мелодический остов мистические аккордовые созвучия доносятся из-за стены (будто там кто-то играет что-то свое), – вот это вершина мастерства. Ну а переливающаяся всеми красками «чешуя» «Ундины» и феерический бурлекс «Скарбо» заставили замереть от восторга.
Программа второго отделения была не менее сложной – Вторая соната Рахманинова предварялась двумя прелюдиями, а для начала Амлен исполнил собственные вариации на темы Паганини (24 каприс, разумеется), где можно было оценить его фантастическую композиторскую изобретательность. Аллюзии или прямые цитаты из мировой музыкальной литературы искусно вплетены в ткань вариаций, кульминация – свой вариант 18-й вариации из рахманиновской Рапсодии на ту же тему и неожиданное соединение двух тем: этюда «Кампанелла» Листа и собственно каприса Паганини.
Прелюдии Рахманинова (соль мажор и соль-диез минор) прозвучали по-французски колористично, игра тембров – теплого, словно утреннее летнее солнце, мажора и лунного минора здесь, пожалуй, превалировала. Соната, столь отличная по интерпретации от привычного нашим пианистам крушения мира, была скорее всего созиданием: трагедия первой части и баховская строгость второй накрывались полетным, сумасшедшим по темпу, приподнятым финалом. Из бисов более всего запомнился вальс Шопена, поданный скорее как скерцо, ибо плавные вальсовые басы превратились в подпрыгивающие и пружинящие, и это, как выяснилось, не признак дурного вкуса, поскольку постепенно Шопен трансформировался в Амлена, превратившего опус в блестящий джазовый этюд.
