Марина Гайкович
Залы на фестивале Ростроповича были переполнены, хотя билеты – не были дешевы.
Фото с официального сайта фестиваля Ростроповича в Москве
Гастроли оркестра Баварского радио под управлением Мариса Янсонса стали, конечно, самым громким событием фестиваля Мстислава Ростроповича. Коллектив этот – из разряда тех, которыми не просто восхищаешься, но в которые можно влюбиться, баварцы не стоят на пьедестале недосягаемого величия подобно берлинцам или венцам, они – из плоти и крови; в их отношении друг к другу и к делу, которым они заняты, чувствуется предельная и неподдельная искренность. Виртуозность этого оркестра фантастическая, и это даже не в масштабных симфониях проявляется, а в коротеньком сочинении на бис, когда переложение квартетного сочинения Гайдна для струнного оркестра звучало так, словно действительно играют четыре человека, способность играть в унисон, способность к единому дыханию просто поразительна. А тончайшее, еле уловимое пианиссимо? Понятно, почему Янсонс хотел выступать только в Большом зале консерватории – ни в Колонном зале, ни в каком другом оркестр и на 50% не смог бы использовать все свои безграничные возможности.
Для гастролей на фестивале Ростроповича Марис Янсонс выбрал сочинения специальные: Пятая Бетховена и две роскошные балетные сюиты – из «Жар-птицы» и «Ромео и Джульетты» во второй вечер, в первый – Шестая симфония Шостаковича и Фантастическая Берлиоза. В первой части Шестой симфонии Янсонс на полутонах, практически без единого фортиссимо открывает страшную бездну внутренней, скрытой трагедии, боли, которая постепенно уходит, освобождая место если не торжественному финалу, то финалу примирения, почти гармонии. Фантастическая симфония лишена всяческой инфернальной краски и наркотического дурмана, скорее это романтическая история, как и полагается, с прекрасной возлюбленной и непониманием и неприятием мира. Это, согласно Берлиозу, «история артиста», только вот имя этого артиста в интерпретации Янсонса – Мстислав Ростропович. Отсюда и лирический, почти прокофьевский полетный вальс во второй части, и словно обрушивающая оркестровая масса в «Шествии на казнь», и в финале – звук колокола из-за сцены (колокола были установлены в фойе Большого зала), словно голос из другого мира.
Еще одно событие минувших дней – концерты Московской филармонии, посвященные 140-летию со дня рождения Сергея Рахманинова. Денис Мацуев исполнил три самых знаменитых концерта (Второй, Третий и Рапсодию на тему Паганини), и в концертных планах пианиста это только малая часть программы, посвященной композитору: его концерты в честь Рахманинова пройдут в 15 столицах мира. Но главным событием для москвичей в этом мини-фестивале был, конечно, дирижер Леонард Слаткин. Маэстро, о котором мы много слышали, но не видели – несколько запланированных его приездов в Москву срывались по разным причинам. Слаткин руководил крупными американскими оркестрами, в том числе Кливлендским и Детройтским, основал несколько фестивалей, занимается просветительской деятельностью, ведет свой блог и пишет книги, пропагандирует современную музыку, наконец, не признает кризис звукозаписи и активно осуществляет записи с самым смелым репертуаром. Кульминацией его выступления в Москве стало исполнение Второй симфонии Рахманинова. Слаткин считается в некоторой степени «наследником» рахманиновской исполнительской традиции в Америке. Его двоюродный дед Модест Альтшулер, эмигрант из Украины, основал в Нью-Йорке русский симфонический оркестр, пригласил Рахманинова в Штаты и был первым в Новом Свете исполнителем многих его сочинений (и вообще русской музыки), среди которых и Вторая симфония. Пару его внуку Леонарду составил Госоркестр имени Светланова, тоже в некоторой степени наследник традиций исполнения русской музыки, и этот альянс сработал. Слаткин дирижирует наизусть, очевидно, что он получает удовольствие от исполнения музыки Рахманинова, в его понимании и чувствовании этой партитуры нет ожидаемого «западничества», напротив – это тоже в своем роде «история артиста», где – широта и размах дыхания, острые чувствительные кульминации, русская тоска, растворяющаяся в бесконечных изгибах рахманиновской мелодики (кларнетисту Михаилу Безносову – браво), наконец, красочное ликование финала и – яростное ликование публики.
