Ольга Галахова
Фото портал исполнительных органов государственной власти респ. Хакасия
Неделя новой драмы, которая прошла в Русском драматическом театре им. М.Ю. Лермонтова (Абакан, Хакасия) в середине января, есть в своем роде весьма серьезный ответ оппонентам этого направления, которые аргументируют свою позицию и тем, что тексты новодрамовцев ставятся в основном в формате малой сцены, и тем, что узок и ограничен круг этой аудитории разными небольшими тусовочными партиями, и что театральная провинция почему-то не спешит активно ставить эту литературу.
Евгений Ланцов, принявший театр в Абакане год назад, опровергает подобный скептицизм по всем позициям, полагая, что как раз «новая драма» может весьма и весьма серьезно помочь репертуарному театру, поскольку современному зрителю соотносить собственную жизнь почти не с чем: сериально-глянцевое ТВ в этом отношении особо показательно. Есть и другой весьма важный внутритеатральный посыл этой абаканской акции: актеры встают перед необходимостью играть не про жизнь вообще, а про нашу, а значит, и про себя. Перезагрузиться актерам в этом отношении не так-то просто.
Из всех спектаклей, показанных в рамках недели («Мотоцикл» по пьесе «Убийца» Александра Молчанова, «Русский и литература» Максима Осипова, а также спектаклей Хакасского национального театра им. А.М. Топанова «Рожденный небом» Б. Колаева, А. Чапрая, «1+1=1», режиссер обоих спектаклей Батр Колаев), хотелось бы особо остановиться на спектакле «Любовь людей» по пьесе Дмитрия Богуславского.
Заслуга первооткрывателей этой пьесы принадлежит столичному Театру им. Вл. Маяковского (режиссер Никита Кобелев). И если сравнивать чтение смыслов этой пьесы, титулованной престижными драматургическими конкурсами, то оно оказалось в чем-то диаметрально противоположным. Главное отличие трактовки Евгения Ланцова заключено в том, что, несмотря на название «Любовь людей», здесь никто никого не любит. Не любит Люська, которая тайком убив своего мужа - алкоголика Кольку и скормив его свиньям, решила начать жизнь набело и вернуть любовь бывшего одноклассника, а ныне милиционера в предместье Сергея. В поселке просто живет миф об этой несостоявшейся любви. Его в спектакле, грубо говоря, женят. Усилия к тому прилагают и матери Сергея и Люськи, и сама Люська. Этот герой Ф. Загидулина в спектакле, прежде всего, — честный мент, бывают и такие. В деревне ведь все на виду, ничего не скроешь. Только он один – единственный озадачен тем, что Кольки нет уже семь месяцев. И тревогу он начинает бить не из особого гуманизма, а по закону, мол, непорядок, человек пропал с концами. Люська (О. Изотова) его весьма грамотно забалтывает, потом в дело вступает с обеих сторон родня, и Сергей сам не замечает, как оказывается мужем. Уж коли назвался груздем — полезай в кузов. Коли муж, то всё в дом, чтобы сытно было. Признание жены в свершенном преступлении переворачивает все его нутро. Он попадает в капкан неразрешимых для него противоречий. Вообще этот спектакль поставлен в большей мере про Сергея, чем про Люську, которая оказывается неспособной жить счастливо заново. В конце концов, она заболевает душой и умирает, а Сергей кончает с собой. Он не знает, как ему жить с женой – убийцей. Брак для него превращается в буквальном смысле в сговор с преступницей. Сергей, что называется, повязан тайной убийства Кольки. Его простая натура не выдерживает не столько болезни Люськи, сколько того, что ничего невозможно исправить. Случается не драма любви, а крах простых представлений о жизни, которая оказывается куда как сложнее. Его органичная и ограниченная натура не выдерживает драматических обстоятельств.
У этой пьесы есть подзаголовок: «картины из жизни людей в преддверии зимы и ожидания лета». Евгений Ланцов не проходит мимо этого важного авторского уточнения. Герои здесь то и дело зябнут, им холодно, они хотят согреться, но этот озноб не есть только физическое, но и моральное, и даже отчасти, если не мистическое, то иррациональное состояние.
Они не могут согреться, потому что не способны согреть друг друга. Люди здесь перестали сострадать ближнему, терпеть сообща невзгоды. Они равнодушны к бытию. Деревенский хор в начале спектакля, а потом и по ходу действия, то и дело встает с лавки, вытянутой вдоль сцены, и угрожающе движется всей массой на зрителя с причетами, приговорами и распевами. На разный лад эта деревня, идя на публику, нестройными голосами подвывает: «Ой, как я люблю себя, ой как я люблю себя». Тут далеко до древнегреческого хора, который был голосом паствы полиса. Хоть и идут они «хором», но общности паствы тут нет и в помине. Тут равнодушно пропускают исчезновение Кольки, а когда Сергей повесился, то только скажут, что прибрать бы надо, мол, комната-то вся, где висит покойник, обоссана.
