Марина Гайкович
Так вот, по-пушкински... Сцена из «Евгения Онегина».
Фото с официального сайта Большого театра
В Большом театре прошли гастроли Латвийской оперы: на основной сцене показали «Евгения Онегина», на Новой – «Лючию ди Ламмермур». Впервые корреспондент «НГ» наблюдала, как публика «забукала» спектакль – только вот не в то время и не в том месте.
Накануне объяснения с Онегиным Татьяне снится сон, почти по Пушкину (в оригинале – накануне именин): ключевой персонаж этого сна – медведь, вот по мысли Андрейса Жагарса он и снится героине, только, как бывает во сне, оборачивается Онегиным – голым и с медвежьей головой, по Фрейду. Говорят, на первом спектакле публика только пошушукалась, на втором – раздались крики «бу», топанье и хлопанье. В общем, весь вступительный хор потонул в воплях, ибо на страждущих морали набросились желающие слушать музыку, толерантные к режиссерским находкам. Но не это было кульминацией в демонстрации воспитанности публики, которая посещает Большой театр. Дирижер Модестас Питренас с большим трепетом читает партитуру Чайковского, порой зависает над каждой чудесной фразой, словно любуясь красотой мелодики или оркестровки (к слову, это все очень может быть, если бы не певцы на сцене – они с такой концепцией расходятся). В финале, после ухода Татьяны, дирижер, видимо, решил устроить зловещую паузу – прежде чем Онегин пропоет канонические «Позор! Тоска!..». Публика же восприняла этот жест как конец спектакля и начала бурно аплодировать… Стыдно.
Кстати, выбор этого спектакля для гастролей кажется довольно странным: создается впечатление, что автор рефлексирует на тему знаменитого спектакля в постановке Дмитрия Чернякова. Те же ключевые моменты: объединяющий момент в сценографии (у Чернякова – стол, у Жагарса – кровать), праздник в первой картине, здесь же выделяются персонажи второго плана, Черняков выделил образ няни, Жагарс – старшую Ларину, властную женщину, бывшую артистку, обласканную и сегодня вниманием (Филиппьевна же – ее сестра, положившая свою жизнь на алтарь карьеры сестры и воспитания ее дочерей). Трике раздвоился (пара аниматоров), в дуэли на пистолетах Ленский стреляет в себя. Жагарс, правда, превратил Татьяну в писательницу – с корабля (который на видеопроекции плывет по Неве) Онегин попадает прямиком на презентацию ее книги, изданной, как следует из информации в буклете, на деньги мужа. Его, в прошлом черствого нарцисса, мучают призраки прошлой жизни (полонез во вступлении к шестой картине – сон Онегина), впрочем, некоторые одиозные персонажи его сна оказываются представителями высшего света.
Оба рижских спектакля выделяет безупречное чувство стиля, что, в общем, и позволяет этому театру среди немногих если не единственному на постсоветском пространстве, считаться европейским. Онегина художник оформляет с помощью видеопроекции со сменой времен года и видами Петербурга, в «Лючии» это что-то типа бункера или мавзолея белого мрамора. Отталкиваясь от первоисточника с довольно спутанными историческими реалиями, Жагарс переносит действие в Италию эпохи Муссолини, приметы тоталитарного режима вполне вписываются в концепцию «Ламмермурской невесты», и взаимоотношения Эштонов – представителей военной элиты и Равенсвудов – буржуа – логичны. Костюмы в обоих спектаклях – верх вкуса и сдержанной элегантности.
Но вот что отличает эти гастроли с предыдущими (2003 и 2007 года), так это музыкальная сторона. В Риге всегда были звезды, зачастую «собственно выращенные», и москвичам оставалось только горько вздыхать, наблюдая более чем приличный ансамбль исполнителей. Кристине Ополайс не смогла петь второй спектакль, и ей была срочно найдена замена из солисток Большого: Динара Алиева (ее пару лет назад приглашали петь в этом спектакле, поэтому экстренный ввод было сделать несложно) была на голову выше остальных, так что даже стало отрадно за труппу Большого. Сонора Вайце была откровенно больна, так что насладиться колоратурой в партии Лючии (за чем, в общем, публика и ходит на эту оперу) не получилось.
