Пьесы про темноту

Свободный разговор – в молодых пьесах.
Фото Полины Королевой

Фестивалю молодой драматургии «Любимовка», который традиционно проходит в первую декаду сентября в Театре.doc, можно подобрать много эпитетов – старейший, крупнейший, авторитетнейший. И хотя из пяти сотен пьес, пришедших на конкурс со всего постсоветского пространства, в афишу попали пятнадцать (плюс еще семь пьес более опытных авторов читались вне конкурса), в камерном помещении театрa легко можно было уловить новые темы, сюжеты, настроения, характерные для сильно изменившейся за год российской действительности.

В программе нынешней 23-й «Любимовки» как никогда было много сатирических (Валерий Шергин «Концлагеристы») и лирических (Ксения Драгунская «Представление») антиутопий, а также мистики, сюжетов, в которых герои балансируют на грани жизни и смерти. Были герои, управляемые личинками или вообще превращающиеся в компьютеры (Марина Крапивина «Болото», Мария Ботева «Мой папа – компьютер»). Во всех – много России, порой полуреальной, абсурдной, сумасшедшей, разделенной на зоны и лагеря, на Москву и провинцию: здесь маленький городок может оказаться раем, как в пьесе Игоря Игнатова «Рай-центр», а столица – опасной, враждебной, да и вообще непригодной для жизни, как в пьесе Ксении Драгунской. Здесь в квартире гастарбайтеров хранится золотой запас Азии (Максим Курочкин «Травоядные»), а Удмуртия – закрытая коммунистическая держава (уже упомянутая пьеса Шергина «Концлагеристы»). Любопытно, что аж в двух пьесах фигурирует некий Сталкер, и в обеих он оказывается врун, маньяк и предатель.

Напрашивается вывод, что в сознании драматургов (а может быть, и не только в нем) мир наш все больше и больше превращается в опасную зону, которую без выбора сталкера-проводника не преодолеть, но и найти нормального среди претендентов почти нереально.

Действие пьесы Шергина происходит в полувымышленной Удмуртии, родине «Бурановских бабушек» (кажется, это решающий факт в выборе географического объекта), где по сюжету царит особого рода коммунизм, напоминающий одновременно классические уже варианты Оруэлла и Замятина. Неусыпный контроль, надзиратели, скромный быт, доносы и расстрелы. Но вдобавок герои вынуждены жить крепкими мужскими семьями, мужчина с мужчиной, иначе их обвинят в гомофобии и расстреляют. Этот сплав тоталитаризма и толерантности сначала вызывает смех, но скоро – ужас, тем более что этот безумный, абсурдный мир сконструирован драматургом из обрывков нашей такой обыкновенной реальности.

Главный герой пьесы Федот, обладатель ордена «За скромность и верность» и тайный диссидент, собирается сбежать от благосклонного к нему государства на свободу, причем не один, а с супружником, которого зовут Педрос, и с дочерью (а вернее, с немым парнем) Акчоруд. С ними бегут говоно-человек Томышев (так он отрекомендован в пьесе) и женщина Татьяна. Но, оказывается, там, куда они так стремятся, мир хоть и свободный, но не многим лучше удмуртского концлагеря. Сталкер – никакой не сталкер, а охотник за головами, режим – он везде режим, и расстреливают одинаково хорошо и те и другие пограничники, а бред правит миром уже независимо от государственного строя по обе стороны от стен с колючей проволокой.

В пьесе Драгунской фантазия другого рода. Здесь все негласные правила московской и провинциальной жизни превращаются в законы, за неисполнение которых наказывают – кого желтыми карточками, а кого и ремнем. И богатые москвичи вынуждены сидеть в дорогих ресторанах и есть устриц, а вся остальная страна смотреть на все это и не пытаться повторить. Здесь влюбленный житель города Крышкина, чтобы попасть в Москву к приглянувшейся ему рафинированной барышне, сдает огромное количество экзаменов, собирает справки и всячески пытается доказать, что он сможет там выжить, и все равно получает отказ. А затем и столичных жителей выдворяют в провинцию, потому что Москва – город не для людей, не для жизни, а значит, и жить там не надо. Антиутопия эта подана автором в поэтическом ключе, провинциалы и москвичи здесь не враги друг другу, а жители с разных планет. Причем у каждого инопланетянина твердая уверенность, что именно его место жительства и есть настоящая Россия. Россия в пьесах современных российских драматургов все чаще и чаще предстает какою-то нереальной страной, мистической, почти несуществующей.