Юлия Виноградова
Ворота Рима XXXII. Из серии «Воображаемые театры». 2007.
Фото из каталога выставки
В Музее архитектуры имени Щусева открылась выставка фотографий итальянского фотохудожника Карло Гаваццени Рикорди. Весной этого года экспозиция из трех десятков работ, посвященных Риму, уже побывала в Эрмитаже, в Москву она приехала в сокращенном формате, что, впрочем, не делает ее менее любопытной.
«Воображаемые театры» – так называется экспозиция – это история про Рим глазами приезжего. Карло Гаваццени живет и работает в Милане, может быть, поэтому ему удается сохранять по отношению к Вечному городу объективную дистанцию. Ведь снимает он не жизнь города, не его людей и даже не памятники. Гаваццени интересует Рим как руина, одновременно застывшая в своей опустошенности и продолжающая разрушаться. На этих снимках нет следов не только человеческой жизни, но часто, кажется, жизни вообще. Даже современные граффити смотрятся эдакими симптомами разложения. А отдельные фрагменты – будь то статуя Меркурия, снятая контрастно одним силуэтом, пожелтевшая ободранная афиша с «Вакхом» Караваджо на стене полуразрушенного здания или завернутая в полиэтилен мраморная статуя на вилле Торлония – кажутся призраками былого величия, неминуемо ушедшего прошлого.
При этом ни ностальгии, ни сожаления, ни тоски в произведениях Гаваццени нет. Зато есть много света, переменчивого, хитрого, пойманного цепкой камерой. Неудивительно, что итальянский искусствовед Марко Ди Капуа в предисловии к каталогу выставки назвал Гаваццени «хищником, который умеет выжидать». И не только выжидать нужный момент, луч, блик, но и преобразовывать свет с помощью многократного спуска затвора фотокамеры, получая необходимые эффекты, выступая, если фантазировать дальше, как дрессировщик.
А может быть, скорее как режиссер и сценограф, создающий из фрагментов римских руин, света и следов варварского разрушения декорации к неизвестным спектаклям. В этой расползающейся многосоставной конструкции он ищет свою романтику безвременья, контраста между гибелью материального мира и вечной молодостью солнечного света. Задачу, которая может показаться нехарактерной для фотографии, Гаваццени переводит на язык живописи. И тогда плакат с Караваджо из возможной насмешки превращается в связующую нить. Его снимки благодаря особой технике апеллируют к европейской живописной традиции напрямую, создавая эффект живописной фактуры. Гаваццени не устает играть даже здесь, будто бы напоминая простую истину, что вся окружающая жизнь – театр, пусть порой и воображаемый.
