Чародей

Скоморохи добавили неистовства пляске униженного дьяка (Владимир Маторин).
Фото с официального сайта Большого театра

На основной сцене Большого театра прошла премьера оперы Чайковского «Чародейка». Самой удачной из трех предыдущих постановок этого сочинения была последняя – 1958 года с Евгением Светлановым за пультом: «Чародейка» тогда выдержала 50 представлений. Предыдущие две – в совокупности 17: один (!) раз в 1890 году и 16 в 1916-м. Если бы букмекеры принимали ставки, уже сейчас можно было бы сыграть в тотализатор на то, сколько продержится новоиспеченная постановка.

Как справедливо написано в буклете, «Чародейка» «никогда не была ни любимой, ни популярной оперой. Страсти в ней представляются гипертрофированными, эффектные положения – неправдоподобными, персонажи – ходульными, а древнерусский колорит и романтический жаргон либретто Шпажинского и вовсе современнику не понятен и отдает безвкусицей». Вот тут-то бы и пришла на помощь находка ХХ века (хотя до сих пор автору этих строк подобные мысли казались крамольными) – режиссерский театр, когда эту слабую историю можно было бы обратить в современную драму. Но в театре идут по другому пути – оперу решают в традиционном «большом русском» стиле. Возможно, это было условием одного из членов постановочной группы (вполне могло исходить от дирижера Александра Лазарева) или пожеланием самого театра, которому по статусу нужно иметь подобные постановки в репертуаре. Результат получился чудовищным: персонажи остались ходульными, страсти наигранными, а уж безвкусицы просто навалом. Художник Валерий Левенталь решил декорации в духе акварелей русских художников – с лесом и речкой (тогда как следовало бы отразить бескрайние просторы и Волгу-матушку), с накренившимся теремом Князя, больше напоминающим отхожее место на краю деревни, а режиссер Александр Титель расставил массовку по помостам, чтобы дополнить картинность. Собственно, на этом работа режиссера и закончилась. Все первое действие больше напоминало концертное исполнение в костюмах. По сюжету – веселье у Кумы, а исполнители стоят столбом в полумраке. Второе – в силу присутствия ансамблевых сцен и миграции хора за кулисы и обратно – было пооживленнее.

Работа с артистами нулевая. Кто все эти люди и что за мотивы их направляют – нужно догадываться. Кто такая Кума? Колдунья или русская Кармен? Чем она таким привлекла Князя, да еще и до беспамятства? Что заставляет странных обитателей ее двора, похожих на зомби, носить ее на руках? Каким таким местом она влюбила в себя Княжича, который вообще-то собирался ее убить? Тем, что разделась до нижней рубахи, пока тот в ее покои пробирался? Нет ответов на сцене. А вот солистку подобрали очень хорошую: Анна Нечаева с очень ясным и при этом сильным голосом вписалась в исполнительскую традицию русской оперы.

Единственный артист, который вписывается в концепцию старого стиля Большого театра, – Владимир Маторин, сыгравший униженного Князем дьяка Мамырова. Какой артист! Его пляска (со скоморохами, по приказу Князя) была адской, ненависть – неистовой. Недаром его одного и приветствовала публика самыми оглушительными аплодисментами. Но даже и тут не докрутили. Сделать бы из Мамырова, в общем, отпустившего пружину кровавой развязки, Шуйского – так нет, не получилось. Да и, пожалуй, Валерий Алексеев – еще один опытный певец (в прошлом – солист Мариинского театра, ныне – приглашенный Большого) в роли Князя, надменного наместника и одержимого страстью мужчины. Финальная сцена Князя – впавшего в безумие сыноубийцы – в исполнении Алексеева была тем, ради чего стоило высидеть три предыдущих часа.

Одно обстоятельство удерживает эту постановку от оглушительного провала – оркестр. Лазарев, способный с любым коллективом сотворить чудо (как случилось в Екатеринбургском оперном театре с «Князем Игорем»), с музыкантами Большого вновь «наколдовал». Сложная партитура, где Чайковский избавляет оркестр от функции аккомпаниатора и делает многослойную музыкальную ткань (не всегда удачно и удобно для исполнения, что, возможно, стало еще одной причиной непопулярности этой оперы), сдалась. Полнокровный, объемный звук, игра деталями – от пиццикато низких струнных до флейты пикколо в роли утренней жалейки, дополнение недосказанного на сцене, часто, к большому сожалению, прерываемое ранними аплодисментами. А уж свирепая буря и раздирающая сцена отчаяния Князя на самом деле вернула слушателям тот Большой театр.