Территория Ленинленда

Ленин и Ко в новом спектакле Дмитрия Крымова.
Фото с сайта театра «Школа драматического искусства»

Лениниана и мифы советской литературы в спектакле «Горки-10» Лаборатории Дмитрия Крымова ожили на сцене «Школы драматического искусства» на Сретенке.

Прихотливы пути подсознания художника. Как и почему Дмитрий Крымов решил ставить сегодня спектакль о Ленине (первый акт), шире про феномен советского (второй акт) – сказать непросто.

Вроде бы уже выросли поколения, которые в обязательном порядке перестали читать книги и смотреть фильмы и спектакли о Ленине. Нет октябрят со звездочками с маленьким Лениным, пионерских галстуков и комсомольских значков. Молодежь все это счастливо миновала. Кажется, общество даже забыло, что тело вождя мирового пролетариата забальзамировано и лежит в Мавзолее. Упал градус и темперамент дискуссии – выносить ли его тело и хоронить или оставить все как есть. Еще можно как-то объяснить рефлексию Дмитрия Крымова по поводу советского героизма и этого мифа в советской литературе, но все-таки зачем сегодня Лениниана?

Быть может, покажется странным такое предположение, но Дмитрий Крымов реагирует на мир стилистически, а потом уже через стиль, выраженный визуально, он откликается человечески. Ведь в первой части спектакля есть ирония, но, как ни странно, не пародия на Ленина, которого играют в трех картинах три разных актера, в том числе и актриса, – разыгрывается жутковатый абсурд.

Каждый раз Ленин маленький, щупленький, в узнаваемом гриме, вжат в кресло как жалкая кукла. Вождь мирового пролетариата пребывает в каком-то истеричном страхе. Он и его друг Феликс ничего не понимают не только в электрификации всей страны, они плохо знакомы с географией, однако преуспели в другом – вокруг них разлит страх, воздух дышит насилием. Инженер Забелин, похожий на старого крота в темных очках, дрожит от ужаса в этой компании вождей. Тут аргументы типа не знаю, вы ошибаетесь не прокатят. Страх провоцирует к бреду. На что осмелится Забелин, так на то, что замечает, как ему Железный Феликс дал не ту карту. Из шкафа вываливаются огромные карты, которыми можно, кажется, укрыть весь театр «Школы драматического искусства». План ГОЭЛРО, конечно, можно сделать по карте Польши, которую по привычке вытаскивает бывший польский дворянин – ныне первый чекист Советской Республики, но лучше все-таки достать карту России. Из шкафа вместе с картой вываливается полутруп. Пусть полежит. Никто не обращает внимания. Не менее абсурдно разворачивается дискуссия с инженером, которого зажимают в буквальном смысле Владимир Ильич и Феликс Эдмундович, толкая с двух сторон могучее, размякшее тело Забелина, который робко заметил, что гидроэлектростанцию нельзя строить на море – нужна река. И вот эти два вождя подобно гадким отморозкам веселятся и приговаривают: «А давай у моря, а давай у моря!» Вот они – кремлевские мечтатели во всей красе.

За образец советского стиля Дмитрий Крымов и художница Мария Трегубова в ленинском акте берут полотно Исаака Бродского «В.И.Ленин в Смольном». В Смольном ли, в Горках, какая разница! Ведь перед нами разворачивается абсурд, в котором Дзержинского в одной из картин превращают в кентавра, который к тому же в ленинском кабинете пускает злого духа. Оживать эта картина будет трижды в бытовом соответствии с изображенным на полотне кабинетом, который как бы вставлен в раму зеркала сцены. Сыгран один эпизод. Рама заколачивается рабочими сцены. Они же в этих промежутках смены картин дадут концерт художественной самодеятельности на авансцене.

Сам Ленин оказывается заложником посеянного им страха. Его тельце, вросшее в кожаный диван, боится всего. Он детским голоском зовет Надежду Константиновну Крупскую. Тут Крымов меняет полами действующих лиц: Ленина играет актриса, а Крупскую – актер. В этом эпизоде сыграно то, как уходил из жизни вождь, никого не узнававший, ничего не понимающий. В спектакле же он узнает только Надю, все остальные для него – источник угрозы. Стая людей, одетых в черные пальто и шляпы, мрачно берет на руки тельце и в траурной церемонии движется в глубину сцены, где открывается какая-то жуткая, беспросветная даль. И мы только слышим детский голосок: «Надя, Надя, Надя...» Его торжественно хоронят заживо, а крупногабаритная Надя лишь прижимает палец к губам: мол, молчи, молчи, молчи.

Второй акт визуально отдан во власть диорамы, сдвинутой в глубь сцены: почти шишкинский лес, только вместо трех медведей водружен пулемет на холме – центр композиции. Перед диорамой – просцениум для игры. В этом акте создатели спектакля вызовут к жизни эпизоды из «Оптимистической трагедии» Вс.Вишневского, «Вечно живых» Виктора Розова, повести «А зори здесь тихие...» Бориса Васильева. Один эпизод будет произрастать из другого и подчинится одной идее: перед нами развернется цепная реакция жестокости, порождающей новую жестокость, – от быта до войны.

Чтобы придать всему еще больший абсурд, Крымов выпускает на сцену новогодних зайцев и зайчих, жующих морковку, Карлсона и других полюбившихся персонажей детской литературы. Прыгает такой вот умильный хоровод Кремлевской елки в Ленинленде, где предпочитают показывать счастье и прятать страх.