Был ли Китеж-то

Глядя на картинку, и не догадаешься, что речь о Китеже и Февронии...
Фото с сайта www.het-muziektheater.nl

То, что Черняков второй раз обратился к той же опере – к тому же «Китежу», ставшему 12 лет назад его прорывом, составившим ему имя, – неизбежно будет настраивать на сравнение, быть может, на ностальгию по утраченному – нашему! – «Китежу»... Если в питерском «Китеже» вдруг выплеснулось все, что режиссер копил за долгие годы «набирания опыта», выплеснулось и ошеломило своим многообразием, непривычностью, дерзостью, – то сейчас «Китеж» вроде бы обречен в восприятии распадаться на цепь «любимых мыслей», любимых героинь и героев, наконец, приемов. Стоило ли – если отбросить культрегерский пафос ознакомления западной публики с малоизвестным русским шедевром – возвращаться к «Китежу»?

Ознакомление состоялось, но именно ознакомление – работа по постижению музыки Римского-Корсакова дирижером Марком Альбрехтом проведена большая, но еще далеко до проникновенности, в которой может родиться своя интерпретация... В режиссуре же видны усилия приблизить происходящее западной аудитории – так, чтобы эта история была все-таки не про российское общество, по определению нестабильное, то есть чтобы она не выглядела тут экзотикой, не имеющей никакого отношения к здешней публике. «Под угрозой весь мир!» – сообщает Черняков в первых строках, на этот раз достигая в титрах такого уровня абстракции, что если бы «татары» предстали инопланетянами, никто бы не удивился. На деле так далеко он не идет, и «пустыня» Февронии сохраняет приметы заброшенной дачки, последнее прибежище китежан – ДК с облупленными стенками, а «татары» становятся хулиганами-рокерами, которых вздумал было использовать для своего путча презентабельный папик Бурундай (замечательная работа Владимира Огновенко), да только сам за это и поплатился. Он остается сидеть, окоченелый, вместе с предпочившими тихую смерть «китежанками». Сидеть в доме культуры, поскольку и сам он принадлежит этой отмирающей культуре, которая, видимо, и приводит в ужас рокеров, при виде всего этого быстро сматывающих удочки.

Черняков, как водится, последовательно низводит на землю наши душеспасительные мечты. Не только о том, что «Китеж» будет заново обретен (вся благостная развязка – лишь предсмертный бред Февронии, но и она за секунду до кончины возвращается из теплого рая – в оледенелый лес). Но и о том, что он, «Большой Китеж», вообще существовал. Скучившаяся в ДК толпа – эта ведь точно такие же люди, что секунду назад пошло веселились на фоне стойких железобетонных конструкций тоталитарного режима... Только тогда они были безвкусно разодеты с вьетнамского рынка, а в превращенном в госпиталь ДК носят больничную одежду... Единственное, кого здесь жалко терять – это сама Феврония. Восходящая звезда Базельской оперы Светлана Игнатович пополняет этой партией вереницу жертвенных героинь своего репертуара – Лиза, Мими, Чио-Чио-сан, Микаэла и, наконец, сестра Бланш из «Кармелиток»... Молодую солистку не зря приглашают на эти роли – в ней есть неподдельная наивность, просветленность, а насыщенные краски ее голоса не позволяют скатиться в сентиментальность. Обет брака выманивает загадочную затворницу обратно к людям; все рады: заступница, талисман вернулся в город. Одним этим психологическим нюансом Черняков отвечает на сложнейший вопрос: как так, только что глумящаяся, хохочущая под скабрезные шутки – над той же невестой – толпа превращается в славящий княгинюшку... народ! И тут тоже нет «двух народов» (хорошего и плохого), и тут тоже есть – внезапная конвертация в «братьев и сестер»... Хоть в этом случае – для жизни, не для смерти. Феврония предполагает в тех, кого встречает, – только хорошее, и именно это они из себя с готовностью извлекают. Все – кроме Гришки Кутерьмы.

Встреча с Гришкой судьбоносна; и сводит их друг с другом отнюдь не принцип «ложги дегтя в бочке меда». Отчаяние в Гришке – не дремлющее, на себе настаивающее. Джон Дашак, прошедший с Черняковом на «Хованщине» уроки полной страдания русской нирваны, виртуозен в том, как Гришка это отчаяние в себе разжигает – до предела бесчувственности.

Весь сюжет оперы Римского-Корсакова вроде и подсказывает: да, победи Феврония одного этого вот человека, и горе не постигло бы град Китеж. В черняковском же спектакле нам отказано в чуде не столько потому, что легендарное исчезновение Китежа – вполне однозначно массовое самоубийство, но и потому, что Феврония ох как далека от того, чтобы исполнить свое назначение на этой земле. В финале спектакля Гришка Кутерьма – не просто жалкий сумасшедший. Он убийца Февронии. И ее изнемогающее воображение напрасно ищет себе оправдания в райском видении, цель которого, конечно же, только одна: доказать себе, что и из загробного мира сможет еще она послать благую весть тому, кому она больше всего и была нужна, тому единственному, которого могла спасти, – все другие спаслись бы сами. Но не спасла. И отчаяние пошло гулять по оледенелому свету.

Амстердам