Григорий Заславский
Герой Андрея Кайкова доводит героиню Наталии Селезневой до слез.
Фото ИТАР-ТАСС.
В Театре сатиры сыграли премьеру по пьесе Виктора Шендеровича «Вечерний выезд общества слепых». От Шендеровича, известного своими радио- и журнальными комментариями «на злобу дня», многие, наверное, ждали чего-то остросатирического. Этих ожиданий автор не оправдал, поскольку рассованные по карманам героев фиги ведут диалог с вечностью, а сами персонажи, как на Ноевом ковчеге, никого конкретно не напоминают.
Пьеса у Шендеровича, опубликованная на его собственном сайте, короткая. Как анекдот, впрочем, как длинный анекдот. В метро между двумя станциями резко тормозит поезд. Пауза. Люди начинают разговаривать, драматург заключает в вагоне «каждой твари по паре», представителей всех поколений и почти всех слоев общества. К тому моменту, как поезд, безо всяких неприятных происшествий, трогается с места, каждый успевает выговориться и максимально – на что способен автор – проявить себя. Десять действующих лиц, не считая ребенка.
В спектакле Театра сатиры их шестнадцать плюс «уста младенца», который на сцену не выходит, вернее, он спрятан в коляске и подает оттуда голос: «Я хочу пИсать». Или, когда парень и девушка, не теряя времени, от поцелуев переходят к более активным действиям: «Я хочу посмотреть!» То есть длинный анекдот обрастает еще кучей подробностей, а более смешным не становится. То есть, увеличиваясь в размере, не доставляет больше удовольствия.
Так в пьесе шутят, а как написать о предмете, не передав его дух и букву? Критик не имеет права на длинный поводок. Когда молодые, как было замечено выше, сходятся теснее, в вагоне происходит такой диалог:
ДАМА: Слушайте, да они же... Ну, это уже вообще!
БАБУШКА: Ребятки, потерпели бы до дому? Ей-богу, а?
ПАРЕНЬ: Сколько можно терпеть-то?
ДЕВУШКА: Он же стоит!
ДАМА: Фу, какой срам!
ЛЫСЫЙ: Дорогая, она имела в виду поезд!
Смех в зале. Публика пришла на комедию, а смеяться особо не над чем. Поводов немного. Кстати, о поводах. «Пьеса – только повод для спектакля», – ссылаясь на великого Мейерхольда, заметила сотрудница театра. Можно вообразить, как бы сыграл бомжика, безо всякого текста, просто сыграл бы, от души, так что, отвлекаясь от того, что говорят, о чем спорят другие персонажи, зрители смотрели бы на него одного, смеялись бы и получали удовольствие – как бы сыграл его... Спартак Мишулин, например. Или – Папанов. Театр сатиры всегда был богат актерами, знающими толк в ремесле. В книжке мемуаров одной из нынешних звезд Сатиры, написанной известным критиком Верой Максимовой, рассказывается, как «старики» размечали роли, едва взяв в руки пьесу: реплика, а на полях карандашиком – «апл», то есть – аплодисменты.
И сегодня в труппе много хороших актеров, некоторые из них заняты в новом спектакле – Наталья Селезнева, Федор Добронравов. Владимир Носачев смешно играет дедулю. Но вот незадача: дедуля, просыпаясь от полувечного сна, ударяется в воспоминания, вспоминает Кагановича, которого «как сейчас помнит». Потом «как сейчас» вспоминает Петра Первого, потом – Пересвета с Ослябей. Театр абсурда – особое направление, требующее особой манеры игры, а тут не абсурд, а если и абсурд – то вполне бытовой. В итоге и зритель путается в показаниях актеров, и актеры не знают, про что говорят. Вот герой Добронравова объясняет внезапную остановку восстанием кротов, прочие затворники в конце концов верят в эту версию. Но... кто такие эти кроты? Фига в кармане – хорошее дело, но у каждой шутки – свои границы смысла, которые и создают комический эффект. Шендерович, вероятнее всего, считает себя продолжателем обэриутов, но и у Хармса смешное – именно в сопряжении и «распряжении» с реальностью, в сопряжении и «распряжении» с литературой. Режиссер может и должен найти всему свое объяснение, но без объяснения – никак и никуда.
А главная проблема «Вечернего выезда...» – в том, что персонажи действуют в этой пьесе так, как хочется Шендеровичу, а не по-своему. Родившись в голове сочинителя, известно, герои скоро сами начинают диктовать ему свою волю. Шендерович воли им не дает. От этого становится еще не смешнее.
В ином бы случае дело спас режиссер, но тут худрук театра Александр Ширвиндт из всех известных в России и в Москве режиссеров выбрал не самого молодого, однако совсем не известного. Поиск в Интернете позволяет узнать, что Михаил Чумаченко учился когда-то у Марии Кнебель, с 81-го года знаком с Шендеровичем, преподает в ГИТИСе режиссуру и актерское мастерство, автор режиссерских семинаров и мастер-классов... Вероятнее всего, что приглашению в Сатиру больше способствовали не уроки Кнебель, а знакомство с Шендеровичем, но – кто, как говорится, знает. Важнее, что уроки Кнебель, выучившей и Леонида Хейфеца, и Анатолия Васильева, Бориса Морозова, Сергея Арцибашева и многих других, в спектакле Чумаченко разглядеть мудрено.
В спектакле есть герой, юноша в наушниках (Родион Вьюшкин). Пока другие переживают, он слушает музыку, а время от времени вскакивает и взлетает с ногами под потолок вагона. Вот так же должна была давать кругаля и фантазия постановщика. Не дает. Оттого выпирают, лезут в глаза нескладушки: почему спартаковский болельщик так долго терпит измывательства очкарика (Андрей Кайков), почему девушка вдруг проникается симпатией к этому самому очкарику, такому, в сущности, необаятельному? – Таким играет его актер. Много вопросов.
Видно, что Селезнева что-то придумала, играет теперь видную даму, которая прежде на собраниях выступала, а теперь наскоро оборачивает голову платком и – на колени, с молитвой. Узнаваема. Сдерживает свою обычно бурную энергию. Узнаваем и ее муж (Александр Воеводин). Добронравов – казалось бы, кто еще, как он, чувствует природу смешного? Пьеса развернуться не дает. Он, как говорится, и так и сяк – места мало, а помощи от режиссера – нет. Снял шляпу, надел шляпу, прошелся туда-сюда. Нет характера.
От Театра сатиры, конечно, сатиры сегодня никто не требует, да уже почти никто и не ждет, но чтобы так далеко от жизни, так как-то... так – все-таки, когда зрители идут в театр, которым по-прежнему руководит Александр Ширвиндт, они ждут чего-то получше. Поживее, что ли.
