Григорий Заславский
В роли Пиноккио – Алиса Гребенщикова.
Фото ИТАР-ТАСС
Жоэль Помра, известный уже в России французский режиссер, выпустил на сцене Центра имени Вс.Мейерхольда пьесу «Пиноккио», им же самим и написанную по мотивам сказки Карло Коллоди. Спектакль, который длится полтора часа без антракта, предназначен и детям, но не младше 10 лет, что понятно – слишком много времени герои проводят в почти полной и даже полной темноте, а дети, как известно, темноты боятся.
«Пиноккио» – это копродукция. В работе над спектаклем принимали участие французская Компания Луи Бруйар, театр «Практика», Французский культурный центр в Москве, Центр имени Вс.Мейерхольда, Международный фестиваль театра для детей «Большая перемена», Французский институт в Санкт-Петербурге. К ним нужно добавить еще поддержку Министерства культуры России, Culturesfrance и мэрии Парижа. Есть еще длинный список тех, кто помог в создании, но, жалея читателей, любопытствующих адресуем к сайту театра «Практика», где в числе главных участников назван еще и театр «Сцена-Молот», пермское детище Эдуарда Боякова. И без них уже мало места для рассказа о самом спектакле.
В программке и на афише обозначено возрастное ограничение: для детей от 10 лет. Но... Стоит воспользоваться советом одной известной критикессы, которая однажды решила, что водить ребенка и родителей она будет только на уже проверенное на себе искусство. После премьеры «Пиноккио» Жоэля Помра думаешь о том, что какие-то старые образцы, наверное, для детей будут более подходящими. Дело ведь еще и в концепции, и в претензиях. В буклете, с уважением к публике выпущенном к премьере, известный французский режиссер пишет, в частности: «Я изменил оригинальный текст Карло Коллоди. Это моя писательская версия. В эпоху Шекспира и Мольера писатели брали классические истории за основу. Например, существует огромное количество версий «Дон Жуана». Сейчас подобной работой практически никто не занимается». Стоп! Оставляю на совести переводчиков «писательскую версию» (по-русски можно сказать проще, как в других случаях – проще или иначе). Но вот что касается «никто не занимается». Может, так во Франции, а у нас – очень даже занимаются. У Булгакова и Володина есть пьесы о Дон Кихоте, Радзинский написал своего Дон Жуана, из недавнего – «Смерть Ильи Ильича» по «Обломову», совершенно самостоятельная пьеса Михаила Угарова. Разве мало?
Вообще-то лучше не читать режиссерских вступительных слов – они всегда покажутся кучерявее его же театрального высказывания. Хотя бывает и наоборот: простые интервью Льва Додина мало что скажут о сложнейших его спектаклях, сложнейших – на уровне в первую очередь работы с актером. Помра же, например, утверждает, что «Пиноккио» – не минималистичный спектакль. Или что «этот спектакль очень богат на мизансцены». Снова: или режиссер имел в виду что-то иное, или – во что поверить невозможно – режиссер не знает, что любая конфигурация актеров на площадке называется мизансценой. Не может не знать, слово «мизансцена» – французское: mise en scene – размещение на сцене. А простота, ненавязчивость интонаций, минимальность элементов (в актерской игре прежде всего) – разве это не минимализм?
Но надо же и о спектакле. Он красив, чему не мешает даже то обстоятельство, что немалая его часть (в смысле времени), а то и большая проходит в полутьме, а часть – и во тьме. Хотя зачем спектакль для детей погружать во тьму, зная, что дети очень часто темноты боятся? Но хозяин – барин, режиссер же предупредил, что его спектакль – «послание свободы детям». Но вот прозрачный занавес, изображающий море, в котором едва не тонет Пиноккио, превратившийся на время в осла, – это очень красиво. Эта сцена, как и некоторые другие, похожие, наверняка обрадует и детей, и взрослых.
Сказать что-либо определенное об актерах, занятых в этом проекте («на сегодня это самый дорогой и тяжелый по продюсерским меркам спектакль» театра «Практика», признается все в том же буклете Эдуард Бояков), очень трудно, их актерские возможности почти не видны. А те, что видны (и слышны), – скорее расстраивают.
Конечно, детский спектакль не обязательно должен в финале расставить все точки над «i». Но вопросы остаются, причем по преимуществу какие-то ерундовые, дурацкие. Алису Гребенщикову, которой досталась заглавная роль, воеменами было плохо слышно. Остался вопрос: это звук был настроен не очень или слушать ее мешал неисправленный дефект речи? Или: рассказчик выходит к публике голым по пояс, что-то такое в нем цирковое, от сказочного силача. Но ничего циркового в спектакле нет. Зачем же он полуголый? И т.д. А хочется-то остаться с какими-то важными вопросами. О зле и добре, о свободе, наконец о человеке и человечестве – о всем том, что, как он сам говорит, интересует режиссера.
