Марина Гайкович
Играет со знанием дела.
Фото с официального сайта Константина Волостнова
«НГ» продолжает серию интервью с молодыми музыкантами, способными – по мнению редакции – составить будущее отечественного исполнительского искусства (беседу со скрипачом Никитой Борисоглебским см. в «НГ» от 18.02.10). Корреспондент отдела культуры Марина ГАЙКОВИЧ встретилась с органистом Константином ВОЛОСТНОВЫМ, лауреатом трех престижных конкурсов, чтобы поговорить об особенностях бытования органиста в сегодняшнем музыкальном мире, но даже не предполагала, что разговор этот обозначит проблемы, которые, как всем казалось, отечественное филармоническое сообщество уже давно разрешило.
– Костя, расскажи, пожалуйста, как устроена жизнь органиста, органного сообщества в Москве?
– Я бы сказал, что это отдельный мир. Одна из специфических его особенностей, помимо ограниченного пространства и несформировавшихся критериев оценки, состоит в том, что органная музыка в силу исторических причин тесно связана с храмом, да и самая лучшая акустика для органа – собор. Наша всеми любимая точка – собор Непорочного зачатия на Малой Грузинской, органисты там выступают чаще всего. Другие органно-концертные места – церковь Петра и Павла, англиканская церковь, устраивались концерты в баптистской церкви, были попытки делать концерты в церкви Святого Людовика┘
– ┘то есть публика предпочитает концерты в храме концертам в традиционных концертных залах, даже несмотря на то, что многие оснащены неплохими органами?
– «Органная публика» идет не только на концерт, но и «на атмосферу». Поэтому получается, что основные органные точки в Москве – негосударственные.
– Ну почему же? И филармония, и Дом музыки ежегодно представляют органные абонементы, иногда даже приглашают органистов первой величины...
– А ты сравни количество органных концертов┘ Да и потом позиция государственных залов, бывает, строится не на самых удачных основах для развития органного искусства.
– Что ты имеешь в виду?
– Прежде всего то, что недостаточно молодых музыкантов привлекается к участию в этих программах. Есть много интересных и серьезных исполнителей, которые ввиду сложившихся обстоятельств очень мало играют, в частности на московских государственных площадках. Одной из причин, на мой взгляд, можно было бы назвать несколько монополистское положение наших коллег старшего поколения, которое не оставляет молодежи шанса.
– Есть ли такое понятие – российская органная школа? Ведь орган – это, по сути, чуждая нам культура┘
– А тем не менее школа уже почти есть. В какой момент мы вообще можем говорить о школе как таковой? Тогда, когда люди получают образование внутри страны, или когда эта школа не только существует как узаконенный учебный план, а получает определенное признание на международной арене? По первому параметру мы давно уже можем говорить о школе – Московской и Санкт-Петербургской: специальные классы были открыты во второй половине XIX века, даже Чайковский проходил курс в органном классе – и тогда уже были органисты очень профессиональные. По второму – не о признании именно русской школы, но отдельных музыкантов – тех, что получили премии на престижных конкурсах за рубежом, – это, думаю, наиболее объективный показатель. Но уже сейчас есть возможность заложить основы, так как мы во многом влились в понимание процессов, происходящих в мировой органной культуре. Сегодня для многих очевидно – когда играешь музыку эпохи барокко, то просто необходимо понимать, что такое старая аппликатура, старинные инструменты, темперация, и по уровню владения этими знаниями мы уже почти не уступаем европейцам.
– Но все же этому всему наши органисты учатся на Западе.
– Да. Как когда-то в конце XIX века российские исполнители так же учились у европейцев игре на фортепиано, скрипке, вокалу.
– Но особенность русской фортепианной школы заключена и в системе образования – музыкальная школа, училище, вуз. В случае с органом это возможно?
– У нас это уже есть. Усилиями Галины Васильевны Семеновой, пробившей в училище при консерватории специальность «орган».
– Среди преподавателей есть специалисты, прекрасно владеющие навыками, о которых ты говорил?
– Здесь преподают люди, радеющие за свое дело. Характеристикой наших специалистов являются и проводимые конкурсы (один из них, Всероссийский, стартовал довольно-таки давно). Хотя здесь есть интересная деталь: очень часто мы при обсуждении зарубежных конкурсов ссылаемся на то, что лауреатами становятся ученики членов жюри. Мы этим очень недовольны, но что делаем мы? А делаем мы аналогичный конкурс! Да как, со всей широтой: учреждаются девять премий и один диплом. В итоге происходит девальвация званий лауреата, конкурсант вряд ли к полученному званию лауреата добавит словосочетание «девятой премии».
– Ты ведь тоже лауреат, причем трижды, и именно первой премии.
– Да. И в первом конкурсе, где я победил, в жюри сидел мой профессор – Людгер Ломан. Так вот этот конкурс был анонимным – жюри сидит в помещении храма, а исполнитель на балконе, увидеть, кто за инструментом, невозможно. Голосование очень простое – «да» и «нет». А в Москве на конкурсе имени Гедике сидела профессор Наталья Гуреева, тоже мой педагог, и я получил первую премию. Тут, конечно, начались соответствующие разговоры. Хотя знаешь, сколько «катили бочку» на Сергея Доренского, но пианисты у него в классе все равно сильные – Мацуев, например┘ И теперь самое интересное: в Сент-Олбансе (здесь проходит один из самых престижных органных конкурсов в мире. – «НГ») ни Ломана, ни Гуреевой не было, и я снова выиграл. Хотя и тут наверняка что-нибудь уже придумали... Говоря об органной ситуации в России, так или иначе, сталкиваешься с негативными сторонами нашей культуры. Вот такой момент: ты пытаешься организовать концерты по Сибири, и вдруг появляются люди, которые говорят: или ты советуешься с нами и делаешь концерты через нас, или у тебя ничего не выйдет.
– Это такая «крыша»? Как в лихие 90-е?
– В общем, попытка сделать что-то подобное. Несколько лет определенную активность проявляло некое мифическое «агентство» (прикрываемое не менее призрачным объединением органистов России), так вот его представители (пара наших ловких коллег) мне буквально и сказали то, что я процитировал выше. Смысл в том, чтобы организовать некоторым органистам концерты в Кемерове, Тюмени, Екатеринбурге, Томске и ряде других городов. Определенную часть гонорара они забирали себе, как ты понимаешь, какую именно, проверить невозможно – договоры заключались только с филармониями, с исполнителями все договоры были на словах. Гонорар – в конверте. Никаких налогов, пенсионных отчислений, никаких гарантий. Никакой ответственности. Филармониям, очевидно, это было удобно – все организационные моменты наши «благодетели» брали на себя. Самое ужасное, что это не просто посредничество – это власть, при помощи которой можно влиять на формирование концертной деятельности. В конечном итоге эта схема нужна для того, чтобы пригласить полупрофессионального органиста из-за рубежа, у которого есть свой фестиваль где-нибудь┘ в Риме. Мы тебе – десять концертов по России, а ты приглашаешь нас. В Европе – несколько иначе, так как там больше органов, органистов топ-класса, которые никогда не будут участвовать в этих схемах – эти люди, определяющие мировую органную политику, сидя в жюри, руководя фестивалями, никогда не участвуют в подобных коалициях.
– Ты согласился?
– Конечно нет. И это вызвало некоторые проблемы – некоторые филармонии разорвали уже достигнутые договоренности. При этом я знаю, что я не уступаю, а то и могу дать фору какому-нибудь западному органисту, который будет там выступать. И, кстати, не я один.
– Наша публика замечательная, но в органном исполнительстве – неофит. Достаточно написать «органист такой-то, Франция или Германия» – и слушатель пошел. А лицо отечественной органной действительности для обывателя – Гарри Гродберг.
– Вот этим филармонии и пользуются. Иностранное имя на афише – и в зале вал. А Гарри Гродберг – опытный пиарщик. Когда мы еще не знали, что такое реклама, он уже пользовался профессионально ее приемами.
– А как ты обычно работаешь, с филармониями или концертными организациями?
– Связываюсь напрямую и предлагаю себя. Присылаю резюме, программы – все замечательно. Потом спрашивают о гонораре. Если договоренность достигнута, приезжаешь, люди понимают – «здОрово!», и если у организации есть задачи воспитания слушательской аудитории, вкуса, поддержки отечественного искусства, то уже после первого концерта начинается настоящая творческая дружба. А бывает так, что приедешь, и скажут – замечательно, но «нам этого не нужно, так как дорого». Хотя, пожалуйста, назови мне хоть один действительно качественный продукт, за который не придется платить? Некоторых директоров попросту устраивает, что «орган гудит» – этого достаточно. А если говорить о затратах, то на это они согласны только «под иностранцев», несмотря на то что есть российские исполнители такого же уровня. О какой поддержке российской культуры может идти речь? Когда государством выделяются деньги для филармоний, концертных залов, основной задачей должна быть поддержка отечественной культуры. Или я не прав?
– А как привить нашей публике осознание того, что наши исполнители – лучшие?
– Для этого должны быть совесть и профессионализм у руководства.
– Ты и сам был худруком филармонии в Кавминводах, получалось соответствовать заявленным критериям?
– У меня не было менеджерских задач. Я не занимался подбором гастролеров, я продумывал программы с участием солистов филармонии. Это ведь специфический регион – курорт, там очень много санаториев, у которых в бюджете предусмотрены деньги на культурную работу, а гостям и тем, кто приехал поправлять здоровье, должна быть предоставлена культурная программа. Филармонический отдел существует, чтобы поставлять различные программы для отдыхающих. Это увлекательно! Кроме того, я занимался репертуарным планом симфонического оркестра. В те годы мы с гендиректором и главным дирижером обсуждали проблему профессионального роста оркестра. Здесь была задача, чтобы гастролеры учитывали наши интересы, исполняли необходимый нам репертуар. Я хотел его разнообразить, добавить больше русской музыки.
– Не хотел бы заключить контракт с западным агентством?
– Западные агентства практически не занимаются органистами. Важно играть на хорошем инструменте хорошую музыку – это цель, к которой я иду... Конечно, хочется, повлиять на ситуацию в отечественной культуре. Но это, кажется, утопия. Столько подковерных игр не встречал нигде. Часто забывается, ради чего все делается, закрываются глаза на качество, но пиарится то, что совершенно того не заслуживает.
