Марина Гайкович
Рай прекрасен и чист. Сцена из оперы «Орфей и Эвридика».
Фото с сайта Зальцбургского фестиваля
В Большом фестивальном дворце прошла премьера оперы Глюка в постановке мэтра драматического театра из Мюнхена Дитера Дорна и его постоянного соавтора художника Юргена Розе. Сто с лишним минут длится спектакль, Рикардо Мути и Венский филармонический оркестр проводят оперу на одном дыхании, безо всякого намека на усталость.
По мнению местных критиков, эта постановка провалилась, досталось и постановщикам, и дирижеру. Пресса отметила разве что неплохое пение солисток – Элизабет Кульман и Жени Кюмайер. Тем не менее, на взгляд корреспондента «НГ», не все в этом спектакле так удручающе.
Пожалуй, основное, на чем держится постановка, – это решение пространства. В момент смерти Эвридики оркестр играет увертюру на высоком подиуме, та уходит под землю и одновременно опускается оркестровая яма. Начинается ритуальное погребение: красное платье Эвридики пастухи и нимфы (в пальто и шляпах, разумеется) выкладывают камнями, украшают цветами, фотографиями и свечами в стаканчиках – ритуал из современной жизни, какой мы часто наблюдаем. Страдающий Орфей преумножен семью статистами, которые, видимо, пытаются донести до зрителя чувства героя. Очевидно, так решается проблема большой сцены (уместнее было бы ставить Глюка в более камерном пространстве Дома Моцарта, чем в огромном Фестшпильхаусе). Впрочем, не все так просто с этими дублерами. Божественное пришествие происходит, конечно, из ниоткуда – из темноты вдруг возникает освещенный золотым сиянием помост (Олимп?), где восседают старейшины, оттуда же спрыгивает к Орфею Амур.
Во втором действии – когда Орфей спускается в ад, перед нами зеркальная комната, только умножающая вечную злобу населяющих подземелье фурий. Они, имеющие вполне человеческий вид, словно ожившая монохромная фотография в неестественных желто-коричневых тонах. По мере того как сердца фурий смягчаются, Орфей ступает все глубже и глубже в Аид, и каждый уровень отсекает черная стена. Наконец, когда тот достигает обители блаженных теней – где и следует искать Эвридику, он попадает на идиллические, бескрайние, залитые небесно-голубым светом просторы. Кажется, пришло время назвать имя художника по свету: Тобиас Леффлер, еще один частый соавтор Дорна. Блаженные тени – большей частью возрастные, – как лунатики, медленно ходят вдоль сцены туда и обратно. Тщетно ищет среди них Орфей свою возлюбленную, тщетно омывает лицо из чаши с водой. Доведя парня до отчаяния, тени, наконец, выдают Эвридику. Декорация сменяется на полукруглый задник с дверьми и крутящийся пол – как ни старается Орфей, он ни на шаг не может увести жену от входа в царство мертвых. Потрясающая дуэтная сцена. У австрийцев замерло дыхание: соотечественницы (одна из них – уроженка Зальцбурга) в заглавных партиях! Элизабет Кульман – дебютант фестиваля – оказалась превосходным Орфеем: все в ее партии было идеально: и чистый голос, с матовыми низами, и чувство фразировки, и стилистическая культура. И кроме всего, отличная игра: Орфей мечется, буквально заваливается за сцену, сдерживая свое желание уступить Эвридике – но как не внять мольбам хрустального, сверкающего сопрано Жени Кюмайер┘ Эвридика второй раз умирает, тем же образом – уходя под землю (честно говоря, режиссер мог придумать чего и пооригинальнее). В руках у Орфея остается лишь красное платье Эвридики, на котором тот в отчаянии собирается повеситься, зацепив его за дверную ручку. Тут появляется Амур, и история движется к счастливой развязке. Попутно из дверей выходят те самые дублеры Орфея, сбрасывают с себя мужские костюмы и превращаются в Эвридик – словно влюбленные единое целое? Эвридика – уже в белом платье – тем временем движется навстречу мужу. А вот режиссер дает паре отрезвляющий шлепок: балет, задуманный у Глюка и его либреттиста как прославляющий великую силу любви, у Дорна решен как склока и ссора нескольких пар – среди них есть и жених с невестой, и муж с женой, и даже гомосексуальная парочка (ропот в зале). По окончании этого нелирического отступления главные герои застывают в голливудской позе. Банальный хеппи-энд.
Осталось сказать о работе маэстро Мути: его концепция с плотным, словно масляными красками, оркестровым звучанием, слишком утяжелила музыкальное течение, лишило его нюансов, интимной, камерной интонации. Хотя чувство целого у дирижера безупречно – сто минут без единой цезуры (за исключением минутной паузы на смену декораций) под силу только большому мастеру.
Зальцбург
