«Свет!.. Больше света!»

Синтез каких-то странных, тревожных звуков, напоминающих скрежет, лязг металла, отдаленный гул – первое, что слышат зрители. «Хаос!» – словно кричит в бездну немецкий обер-лейтенант Киттель (Аполлон Кублашвили). И невольно вспоминаешь первоначальное значение древнегреческого слова «хаос», соотносимого с ночью, тьмою, смертью, бесформенностью. В то же время хаос связывался с творческим началом; сущность хаоса – пустота и ничто, которые содержат и порождают все. В нем совпадают начало и конец, жизнь и смерть┘ Этот философский посыл прочитывается в спектакле «Гетто», поставленной по пьесе Джошуа Собола на сцене Тбилисского государственного академического русского драматического театра имени А. С. Грибоедова.

Жизнеутверждающий пафос выражен режиссером-постановщиком Автандилом Варсимашвили через главную тему спектакля – тему театра. Ведь вслед за словом «хаос» Киттель бросает во тьму другие: «Свет!.. Больше света!». И огни софитов, ярко осветив сцену, словно рассеивают непроглядный мрак реальности┘

Впервые пьеса «Гетто» была поставлена в 1983 году в Хайфе, а спустя шесть лет в переводе на английский язык – в Нью-Йорке и Лондоне. На постсоветском пространстве «Гетто», в которой изображены реальные события, не ставилась. В основе сюжета – создание театра в Вильнюсском гетто, а также история сложных взаимоотношений немца Киттеля и еврейской певицы Хаи (Мариам Кития).

Сценография спектакля лаконична (художник Мириан Швелидзе). Пустое, будто выхолощенное пространство; скученные на пятачке сцены фигуры – как продолжение миллионов жертв Холокоста, запечатленных на заднике. Над ними, в самом верху, – театральная ложа. Словно спасительный Ноев ковчег.

Эффектно начало – откуда-то сверху падает одежда уже убитых, а будущим жертвам предлагается выбрать из этой кучи что-то для себя. Красные блики на осиротевших вещах рождают вполне определенные ассоциации.

В спектакле развернут традиционный конфликт добра и зла: на одном полюсе – немецкий офицер Киттель, на другом – евреи гетто, пытающиеся сохранить не только свои жизни, но и человеческое достоинство. Этот конфликт выражен, в том числе, пластически. Так, защищая Хаю от Киттеля, узники гетто – будущие артисты театра – сплачиваются и буквально завораживают, «затанцовывают» фашиста.

Однажды немец требует, чтобы артисты гетто сыграли ему «чего-нибудь»! Евреи начинают свое неистовое кружение в танце, и в итоге Киттель оказывается в кольце. В финале своего хореографического этюда актеры, резко повернувшись, вдруг выставляют фашисту свои зады.

Разыгрывая байки, анекдоты, притчи, которыми буквально пронизан спектакль, узники гетто также поддерживают друг в друге жизненные силы, мужество. Это еврейское «чего-нибудь» – неистребимый дух народа, способного перенести невозможное.

Конфликт происходит не только между фашистом и артистами гетто, но и в душах людей – как жертв, так и их палача. Киттель разрешает евреям организовать театр. «Но театр на кладбище быть не может!» – считают кукольник Срулик (Михаил Амбросов) и библиотекарь Крук (Олег Мчедлишвили), ведь здесь были уничтожены тысячи евреев. «Вот ради этих людей мы должны создать театр! – уверен начальник гетто Яков Генс (Станислав Натенадзе), прижимая к груди ворох окровавленного тряпья. – Нам нужно сохранить нашу культуру, себя – немцы хотят уничтожить нас, прежде всего, духовно. Мы должны создать театр, чтобы сохраниться как народ!»

До войны немец был артистом, и он способен оценить настоящее искусство. Потому и не может преодолеть тяги к еврейке, будучи очарован ее талантом и красотой. Потому и дает согласие на создание театра. «Я в первый раз за долгую жизнь почувствовал себя счастливым! Вы подарили мне радость! Ваше искусство спасло вам жизни!» – говорит он актерам. И, тем не менее, когда Хая совершает побег из гетто, Киттель безжалостно расстреливает театр.

Одна из наиболее впечатляющих сцен – танго в исполнении Киттеля и Хаи. Это дуэль, смертельный поединок, квинтэссенция страсти-ненависти. Немец властно притягивает к себе девушку, она мечется, будто пытается вырваться из пут┘ а потом сама бросает вызов Киттелю, становится лидером в танце, но в итоге все равно оказывается у его ног┘ Поверженная, но не побежденная.

Есть в постановке еще одно танго – его исполняют артисты театра гетто после «селекции» – отбора и уничтожения каждого третьего ребенка в еврейских семьях. Эта сцена – доминанта спектакля. И как утверждение спасительной силы театра – танго! Хореографом Гией Маргания подчеркнут графический момент. Он убрал из танго эротический элемент, предельно обнажив эмоциональный. Пластический язык, придуманный хореографом, передает пограничное состояние людей, постоянно находящихся под знаком смерти, существующих «на грани» бытия и небытия и, тем не менее, создающих Театр.

Музыка израильского композитора Иосифа Барданашвили, уроженца Грузии, глубоко трагична. Все, кто ставил пьесу «Гетто» до сих пор, использовал уже существующий музыкальный материал – песни Вильнюсского гетто. Но Барданашвили создал свой, особый мир: это музыка общечеловеческого, философского звучания, при всей своей трагичности она освещает спектакль внутренним светом.

Судьба артистов театра гетто фатальна – они погибают. Но живительна сила искусства: проникнутая трагическим пафосом финальная песня в их исполнении утверждает бессмертие театра.