В Большом театре порубили "Петрушку"

Петрушка (Иван Васильев).
Фото Дамира Юсупова/Большой театр

Все, кто сколько-нибудь слышал о парижских «Русских сезонах» Дягилева, знают и о балете «Петрушка». Увы, как выглядел тот балет, не знает наверняка никто. Но главный герой его был печален, а нынешняя премьера пышет жизненной силой.

Потешные балетные сцены в четырех картинах – один из самых успешных проектов дягилевских «Русских сезонов». Кукольную историйку о безответной любви Петрушки к прелестной пустышке Балерине, которая предпочла ему брутального арапа на потеху масленичным зевакам, композитор Игорь Стравинский, хореограф Михаил Фокин, художник Александр Бенуа пересказали как пленительный сон о мечтах и стране, какие никогда уж не вернутся да и существовали, должно быть, лишь в воображении романтических натур. Извечный ярмарочный балагур и охальник, в мире искусства Петрушка стал, по словам Бенуа, «олицетворением всего, что есть в человеке одухотворенного и страдающего, иначе говоря – начала поэтического».

Пьеро на русский манер – возвышенная душа в неказистом теле – одна из легендарных партий Вацлава Нижинского. Его партнерами на премьере были Тамара Карсавина (Балерина), Александр Орлов (Арап), Энрико Чеккетти (Фокусник). Восторженная пресса, несчетно мемуаров – авторов, участников и очевидцев. Спектакль называли подлинной художественной победой. Но если о работе композитора и художника мы можем судить, то балетмейстер записи не оставил, и, что в деталях представляла собой хореография «Петрушки», сегодня не скажет уже никто. Даже постановщик нынешней версии, признанный спец по реконструкциям Сергей Вихарев и его соратник по архивным изысканиям Павел Гершензон. Сам Фокин в 20–40-х годах не раз возобновлял «Петрушку» в различных театрах и антрепризах мира, но о том, что такое забвение, знал не понаслышке. В середине 30-х на коктейле после репетиции некто, желая сделать ему комплимент, похвалил, что тот спустя почти 30 лет сумел вспомнить «Петрушку» Нижинского. А мы вот чтим. Хотя даже не очень понимаем, что именно. Велика сила мифа. И, может быть, для судьбы балета это куда важнее, чем то, как в действительности все это выглядело в день парижской премьеры 13 июня 1911 года.

Своих «Петрушек» «по Фокину» на Западе ставили в свое время Сергей Григорьев, Николай Березов, Леонид Мясин, Борис Романов и многие, многие другие. История «русской» версии началась в 1920-м, когда на бывшей Мариинской сцене в Петрограде фокинскую постановку попытался воспроизвести участник первых «Русских сезонов», а к тому времени управляющий балетной труппой театра Леонид Леонтьев. В феврале 1921 года «Петрушку» увидели и на сцене Большого театра в Москве. Правда, в хореографии Владимира Рябцева. Зато специально для этой постановки Александр Бенуа создал новые декорации и костюмы, которые почти век спустя художники Борис Каминский и Елена Зайцева восстановили по эскизам из фондов Музея Большого театра, Русского музея и Театрального музея имени Бахрушина.

Утратив подлинный хореографический текст, все мы, однако, точно представляем себе образ фокинского Петрушки. Потрепанная кукла, одинокое, беззащитное существо. Поэтическая душа. Вынужденный по команде Фокусника развлекать публику интроверт. Косолапые ножки, сжатые под варежками пальцы, закрытые позы – не столько атрибут кукольной пластики, сколько концентрированное выражение человеческого естества. Пластический посыл зритель не всегда осознает, но чувствует непременно. Однако трагедия непонятой души и все эти декадентские изыски брызжущему витальной энергией молодому премьеру Большого театра Ивану Васильеву глубоко чужды. Он оказывается в своей стихии лишь в те моменты, когда выполняет силовые па – всевозможные прыжки и пируэты. Душевные терзания Пьеро ему не органичны. Бессилие он выражает с такой силой, что совсем уж непонятно, почему бы не дать сдачи туповатому Арапу (Денис Савин) вместе с подстрекалой-Фокусником (Геннадий Янин) и не задрать юбку соблазнительной моргучей кукле (Нина Капцова). Когда порубанный араповой саблей Петрушка в финале взвивается над опустевшим балаганом, грозя своему мучителю, Фокусник пугается, похоже, не Высшего суда, а вполне реальной разборки, отлично понимая, что такой и с того света достанет.