Призраки "Онегина"

В центре внимания режиссера – Татьяна Ларина.
Фото предоставлено пресс-службой театра.

В одном из самых провокационных спектаклей берлинской Штаатсопер – опере «Евгений Онегин» Чайковского в постановке Ахима Фрайера в партии Ленского вновь вышел 38-летний мексиканский тенор Роландо Вильясон, входящий в десятку мировых оперных звезд.

Ленского в спектакле Штаатсопер для неистового Роландо стала вызовом, и певец доказал, что готов продолжать карьеру после годового перерыва из-за операции на связках. Постановка «Евгения Онегина», созданная 76-летним Ахимом Фрайером, именитым режиссером и художником, в 2008 году в Штаатсопер – не самый удобный спектакль для того, чтобы знаменитый певец мог с легкостью, во всей красе демонстрировать свою восстановленную вокальную форму. Спектакль требует от певцов редкостной концентрации, представляя в оперном театре наших дней образец едва ли не уникальный, во многом казусный, если, конечно, говорить о постановках классической, а не современной оперы.

В этом «Онегине» всем исполнителям главных партий от первого до последнего такта, за редкими счастливыми минутами, приходится находиться на сцене в самой нешуточной боевой позе, а именно по-настоящему играть роли, к тому же передвигаясь на босых ногах. Лица певцов здесь как бы под масками – плотно замазаны бело-черным гримом. Ученик самого Брехта, Ахим Фрайер создал рациональную жестовую партитуру, условно резонирующую партитуре Чайковского. Музыке гения в чуждой системе остранения тесно, неуютно, зато ощущения мученичества и страдания не без садомазохистского подтекста достаются слушателю в удвоенном объеме – и от самой музыки, и от ее визуального преломления.

Каждый из персонажей подобен марионеткам, танцующим будто бы на шахматном поле. Ольга–Коломбина, Ленский–Пьеро, Онегин–Арлекин, своей зализанной челкой и подобием усиков почему-то сильно смахивающий на фюрера, какой-то карикатурный князь Гремин в цилиндре – каждый из них то и дело повторяет ограниченный набор жестов, вступающих между собой в ритуальное взаимодействие.

Дешифровкой этой пластической алхимии можно заниматься весь спектакль, в итоге так ничего и не разобрав. Спектакль требует не одного просмотра, чтобы привыкнуть к невербальному языку, модулирующему в зону танцтеатра. Помещица Ларина (Катарина Каммерлоер) с девичьей косой все время отряхивается, Няня (Маргарита Некрасова) воздевает руки к небу и складывает стулья, являющиеся здесь единственным предметом мебели, Ольга (Мария Горцевская), одетая в пачку, пиджак с короткими рукавами и подростковые лосины, все время куда-то бежит в замедленном темпе. Миманс и хор коллективно дергаются, ложатся на стулья или землю, внезапно прыгают или мелко семенят ножками – эти черно-белые объекты иначе как мало обаятельными социальными животными не воспринимаются. Лишь Татьяна почти не дергается, только наигрывает на невидимой гитаре, изображая мечту, пытаясь расслышать себя, противясь всеобщей конвульсии. Толпа периодически набрасывает на нее фату да смеется, содрогаясь от колик в самые несмешные моменты, включая финальную развязку, образуя диссонансный смысловой перпендикуляр.

Татьяна у Фрайера в центре внимания. Москвичка Анна Самуил, работающая здесь уже не первый сезон, получает по окончании оперы заслуженные аплодисменты за свой стоицизм и трогательное лирическое сопрано, небольшое, но в этом спектакле идеально работающее на образ, достойный всякого сочувствия.

Но первые громкие овации во время спектакля раздаются все же после ариозо Ленского в исполнении Роландо Вильясона, который, к слову, больше всего времени проводит на сцене, корчась в жестах романтического мечтателя и бунтаря. Пик аплодисментов случится на одном из главных шлягеров – предсмертной арии онегинского друга. Чувственному тембру и темпераментной интонации Вильясона театр представления не помеха – тенор словно бросает сам себе вызов не только вокальный, но и актерский. На поклонах Роландо поднимет со сцены красный шарик и поднесет к носу, чем намекнет зрителю, что их сегодня немного поводили за нос.

Горячо встретила публика и исполнителя партии заглавного героя – польского баритона Артура Ручиньского, в голосе которого слышалась клокотание раскаленной лавы. Щедро был одарен любовью зала и народный любимец Германии – бас Рене Папе, по-мужски нежно и откровенно спевший Гремина. Солисты, участвовавшие в таком эксперименте, в самом деле достойны восхищения.

Спектакль Фрайера держится в Штаатсопер уже третий сезон и при всей вымороченности и непростоте своей концепции как-то умудряется сохранить интерес публики. Хотя понятно, что главным объектом слушательского внимания остается не столько чудаковатый продукт режиссера-художника Фрайера, сколько шедевр Чайковского. В руках дирижера Даниэля Баренбойма он обретает особое дыхание и плоть.

Санкт-Петербург