Марина Гайкович В России впервые выступил немецкий дирижер Инго Метцмахер. Его концерт с Российским национальным оркестром был посвящен художникам, творившим в условиях тоталитарных режимов.
Дирижер Инго Метцмахер считается в Германии одним из ярких апологетов новой музыки. Как настоящий немец, он подкрепляет практику (дирижерскую работу) просветительством: он – автор цикла лекций-концертов «Кто боится музыки XX века?», а также двух книг: «Не стоит бояться новых звуков» (2005) и «Поднимите занавес!» (2009).
Как настоящий немец он представил в России концептуальную программу, которую можно было бы посвятить 20-летию падения Берлинской стены. Художник в условиях тоталитарного режима. Карл Амадеус Хартман и Дмитрий Шостакович. Первый категорически не принял нацистов, уединился в Альпах и носа не показывал в Германию до 1945 года, не звучала (за единственным исключением) здесь и его музыка – все премьеры проходили за границей. Второй был вынужден всю жизнь существовать внутри этого режима, им подавляемый. Но оба, по мысли Метцмахера, создавали по-настоящему свободную музыку. Из Хартмана Метцмахер берет небольшую пьесу для симфонического оркестра Miserae, написанную в знак протеста против нацистского произвола. Композитор пишет в посвящении: «Моим друзьям, которые сотнями обречены на смерть, которые уснут вечным сном, мы не забудем вас. Дахау 1933/34». Из Шостаковича – «Ленинградскую симфонию» – наверное, единственное сочинение, где лозунг освобождения не завуалирован, а открыто декларируется. Отграничься дирижер этими двумя партитурами, концепция его была бы, пожалуй, слишком прямолинейна и не изысканна. Перчинкой стал симфонический фрагмент из «Тристана и Изольды» Вагнера – знаменитые Вступление и «Смерть Изольды», одна из самых интимных страниц композитора, чье творчество насаждалось и приветствовалось в то время, когда Шостакович и Хартман писали свои партитуры.
В своей первой книге Метцмахер пишет: «Импровизация в серьезной музыке сегодня не играет практически никакой роли. Мы играем по нотам. Когда мы оказываемся в точке, где у нас есть возможность свободы и самоопределения, мы вынуждены преодолевать препятствия. Нам стыдно дать волю собственным инстинктам. И вот здесь теряются спонтанность, жизненность, юмор и резвость». Сам же Метцмахер демонстрирует противоположное. В его интерпретациях хватает и спонтанности, и юмора, и даже желанной веселости. Он играет скорее не смыслы, а музыку, и в этом и заключается его собственная свобода: изысканная партитура Хартмана сверкает прежде всего игрой тембров и ритмов, Вагнер начисто лишен пресловутой истомы – того, чем принято (и нужно) восхищаться в исполнении выдающихся оркестров и дирижеров. С Шостаковича, пожалуй, смыли кровь и оставили чистую музыку. Все три партитуры были при этом сыграны безукоризненно. За исключением, пожалуй, отдельных фрагментов в последних частях «Ленинградской». Впрочем, это случается со многими музыкантами: преодолев глыбу первой части, в остальных может теряться нить внимания и собранности.
