Марина Гайкович
Шарлотта – Лариса Андреева, Вертер – Сергей Балашов.
Фото Вадима Лапина
Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко открыл сезон премьерой оперы Жюля Массне «Вертер». Перед премьерой директор театра Владимир Урин и худрук оперы Александр Титель обозначили принцип выбора репертуара: чередование оперных хитов и репертуарных редкостей. Поскольку второй премьерой сезона станет «Севильский цирюльник» Россини, «Вертер», очевидно, попадает в категорию редкостей. Оно и правда: в Москве эта популярная опера не шла уже очень давно.
«Вертер» Массне – опера из той категории, что должна идти в «нормальном оперном театре» (о чем так грезит нынешний музыкальный руководитель Большого Леонид Десятников). Лирическая история по «Страданиям юного Вертера» Гете – одна из самых красивых драм Массне, насквозь пронизанная и чувственными интонациями (местами на грани слащавости), и предчувствиями трагедии. За эту поэтичность композитора, очевидно, и окрестили критики Страны Советов «музыкальным ублюдком». Дело было в 20-х годах прошлого столетия, когда «Вертер» шел в постановке Станиславского.
Собственно, эти же качества оценил Михаил Бычков (руководитель Воронежского камерного театра) – режиссер новой постановки.
Он деликатно рассказывает нам историю Гете и Массне, балансируя на грани традиции и вкуса, тем самым позволяя стать главной героиней этой постановки музыке, о чем, кстати, мечтает еще один ключевой персонаж в руководстве Большого театра Михаил Фихтенгольц.
Впрочем, говоря об этой постановке, недостаточно ограничиться только именем режиссера, стоит говорить именно о команде, поскольку оформление этого спектакля играет чуть ли не более важную роль, чем собственно режиссура. Смысловую нагрузку в большей степени несут декорации Эмиля Капелюша, а за душевные движения героев отвечает с удивительным мастерством проработанная световая палитра, придуманная американкой Сарой Райан Шмидт. Здесь и эффект театра теней в начале оперы, когда папаша разучивает с детишками рождественские песенки, и теплая синяя ночь, окутавшая влюбленных, и красный свет железнодорожного светофора в момент, когда Вертер принимает фатальное решение.
Декорация, в сущности, одна – больше всего она напоминает станционную платформу с традиционными деревянными столбами, с фонарями, круглыми часами, семафором и даже вывеской с названием Вецлар (дань Гете: это город, где поэт пережил историю, которая ляжет в основу «Страданий юного Вертера»). Одновременно платформа – и дом Шарлотты, и кабачок, где выпивает ее отец с друзьями, и укромное местечко для влюбленных. По мере развития драмы эта конструкция развернется и пугающе зависнет в воздухе, став ложем для умирающего Вертера. Смещение от устойчивости и покоя к полному дисбалансу и станет одним из сценических лейтмотивов оперы, олицетворяя, очевидно, романтические крушения надежд. Вместе с этим от картины к картине по косой пронизывают сцену железные прутья – так, словно жестокие железные иглы, пронизывает обоих героев боль, а быть может, не только их – и Альберта, мужа Шарлотты, и Софи, ее сестру. Сценический дисбаланс пунктиром перекликается с игрой актеров. Вот Вертер и Шарлотта бегут друг к другу по узким скамьям, и неуклюжий Вертер все время готов упасть, они тянут друг к другу руки, но промахиваются┘ По-настоящему обняться режиссер позволяет им лишь тогда, когда будет слишком поздно.
Очень трогательно решена сцена наступления Рождества: станционные часы вдруг загораются ярким светом и начинают качаться, в то время как Вертер отходит в мир иной и передает Шарлотте черный зонтик (все это по духу напоминает знакомые французские сказки), они протягивают друг другу руку, но вновь их ладони не встречаются. Романтическая тема дороги здесь, конечно, тоже нашла свое претворение – вкупе с традициями кинематографа а-ля «Унесенные ветром»: сцену отъезда Вертера и финальную сцену завершает стук и визуальный эффект проносящегося мимо поезда, а временные дистанции отмечаются названиями месяцев, возникающих в начале соответствующих картин, написанные стилизованным под прошлый век шрифтом.
Заглавную партию в опере исполнил Сергей Балашов – к радости и удовлетворению обозревателя «НГ». Обладатель мягкого лирического тенора, украшавший все последние премьеры театра ролями второго плана и, кстати, превосходный актер, наконец, вышел на авансцену. Удачную пару Балашову составила Лариса Андреева (Шарлотта), да и весь премьерный состав отличался стабильностью и ровностью: Роман Улыбин (Судья), Наталья Петрожицкая (Софи), Андрей Батуркин (Альберт). Не скажешь, правда, о стабильности в отношении оркестра и дирижера Феликса Коробова. Оркестр, нестройный сам по себе, то и дело расходился с певцами, что, впрочем, можно списать на премьерное волнение.
